Трейси не хотела опять проваливаться в забытье. Поднявшись на мостик, она взяла с собой фонарь и развернула бумажник с упакованными в пластик фотографиями. Одну за другой она вытряхивала на стол накопившиеся фото. От снимков Теда и Кэмми бумажник стал таким толстым, что в него уже почти не помещались деньги и ее единственная кредитная карточка. Каждый год, когда детей в школе фотографировали, она не могла отказаться от прошлогоднего фото с запечатленной на нем милой или дурашливой позы, поэтому просто задвигала новый снимок поверх старых. Здесь была дюжина снимков Кэмми, которые венчало роскошное портретное фото, сделанное по окончании школы Святой Урсулы. Фотографий Теда было больше, потому что Трейси хранила еще и его спортивные снимки, а также некоторые из тех, что были сделаны по разнообразным случаям и обрезаны до необходимых размеров.
Вот Тед вихрастый второклассник на футбольном поле.
Вот он в своем первом костюме на зимнем балу в девятом классе.
Она помнила этот вечер — шумную компанию мальчишек (шестеро или больше), раскладывающих спальники на полу их гостиной. Уже после полуночи они выбежали на улицу, чтобы зашвырнуть развевающиеся рулоны туалетной бумаги на деревья возле дома Анжелы Шеридан. Из темного окна своей комнаты Трейси снисходительно наблюдала за их шалостями. На следующее утро она жарила бесконечные горки золотистых оладий, а они ели и ели, обсуждая то одну, то другую девчонку, но так ни с одной из них и не отважились поговорить, не то что пригласить на танец.
Трейси рассматривала фото, на котором ее и Джима сняли на вечеринке по случаю их десятой годовщины. Они танцевали до часу ночи. На следующее утро ноги Трейси, непривычные к тесноте узких туфель на каблуках, так распухли, что она не могла влезть даже в домашние шлепанцы. Джим дразнил ее, называя сводной сестрой Золушки. Хорошо, что они с Джимом, так же как и Холли с Крисом, ходили тогда в местный колледж на бальные танцы. Это позволило Джиму с гордостью кружить ее по залу под аплодисменты других пар.
Поколение Кэмми не танцевало. К стыду дочери, который она не преминула выразить, Трейси представляла родителей — на нескольких вечеринках старшеклассников. «Ты что, не могла попросить кого-нибудь заменить тебя?» — взывала к ней мертвенно-бледная от возмущения Кэмми. Ребятишки, похоже, растирали друг друга по стенам во время быстрых танцев и раскачивались под медленные композиции, как соединенные тазовыми костями сиамские близнецы.
Тед умеет танцевать.
Не обращая внимания на протесты сына, Трейси научила его танцевать свинг и довольно прилично вальсировать. Скорее всего, свой шестнадцатый год он тоже проведет, раскачиваясь и растирая партнершу. Но когда-нибудь... он будет ей благодарен. Тед будет вспоминать, как они хохотали, когда он топтался по ее ногам своими «найками» четырнадцатого размера.
Он уже достаточно взрослый, чтобы не забыть ее.
Осознавать это было больно.
Ребенку легче терять родителей, когда он либо еще очень мал, либо уже достаточно взрослый и родители играют второстепенную роль в его жизни. Но во время взросления это очень тяжело. Родители Трейси до сих пор были живы и бодры. Отец Джима все еще совершал ежедневные пробежки, а его мать умерла от врожденного порока сердца, когда Кэм была совсем маленькой. Хотя, наверное, Тед справится...
Сейчас она должна спасти Кэмми.
Она обязательно найдет способ спасти Кэмми.
Не в силах сидеть в одиночестве, Трейси на минутку заскочила к Холли, напоила ее водой из чайной ложечки, включила плеер Ленни и поставила диск с музыкой, которая, похоже, нравилась подруге. Она поговорила с Холли. Та не отвечала, но время от времени кивала. После ссоры с Оливией Холли встала с постели лишь однажды, чтобы, опираясь на руку Трейси, посетить ванную комнату.
В них всех погас какой-то огонек.
Но огонек Холли еле теплился и до этой стычки. Бушующее негодование, которое она обрушила на Оливию, далось ей нечеловеческим напряжением воли. Она все реже и реже пользовалась туалетом.
Трейси говорила об Иане и Эване, о начале учебного года, об индейках, которых она запечет в двойной духовке на Рождество, чтобы съесть их вечером после того, как они посвятят утро разворачиванию подарков и походу в церковь всей семьей. На этот традиционный ужин Трейси приглашала всех желающих, начиная с родителей Джима и заканчивая матерью Оливии, Анной Марией. Она всегда так делала.
Она говорила о покойной матери Холли, Хайди. О кухне Хайди, в которой всегда пахло бесподобным печеньем, которое она пекла к кофе, и пирожными с кардамоном. Трейси вспоминала о картофельных клецках, после которых с трудом вставала из-за стола, чтобы кое-как дойти до дома. Хайди умерла двумя годами ранее. Она часто рассказывала Холли, что родила ее в сорок один год и что до этого все считали ее старой девой. Два года спустя родилась сестра Холли, Берит.
— На моей родине, — говорила Хайди, — выйти замуж в таком возрасте — это настоящий скандал. Но я приехала сюда со своими родителями и встретила твоего отца. Он не сказал мне, сколько ему лет. А ему было только тридцать! Казалось совершенно невозможным, чтобы он умер раньше меня.
И все же именно так и случилось. В свидетельстве о рождении Эвана имя мальчика было написано как Ивен — в честь отца Холли, который умер, когда мальчишкам было по пять лет. А Холли, в свою очередь, вышла замуж за норвежского паренька, внука эмигрантов из Норвегии. Они осели в Вестбруке благодаря случайному знакомству с отцом Трейси. Франк Локкарио пел дифирамбы их городку с хорошенькими домиками и лужайками, которые обитателям квартир казались огромными, расхваливал улицы, оснащенные детскими качелями и фонарями. Дети спокойно катались по этим улицам на велосипедах, а на закате солнца бежали домой, чтобы поужинать вместе с родителями.
— Холли, родная, не покидай меня, — умоляла Трейси. — Холли, ты такой же член моей семьи, как и Дженис. Холли, послушай меня. Ты нужна Иану и Эвану. Кристиану нужна его жена. Ты нужна мне. Ты слышишь меня, Холс? Не оставляй меня здесь одну. С Оливией. Помоги мне.
Иногда Трейси казалось, что Холли слегка пожимает ее руку.
Наконец, укрыв подругу легким одеялом, хотя оно и было промокшим до нитки, Трейси вернулась на мостик. Через какое-то время она уснула, уронив голову на руки. Никто не слышал, как радио ожило и женский голос решительно произнес: «Говорит яхта «Биг Спендер», остров Сент-Томас, Виргинские острова. «Опус», вы нас слышите?.. Это капитан Шэрон Глиман. «Опус», пожалуйста, отзовитесь. Вы нас слышите?.. У кого есть новости о яхте «Опус» и капитане Ленни Амато? «Опус» не выходил на связь с пятнадцатого июня. Конец связи...»
ДЕНЬ ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
Кэмми снилась ее кровать. В такой кровати она спала, когда была совсем маленькой. Ее мягкое белое одеяльце, которое для нее сшила бабушка, было легким как перышко и одновременно уютным. Ей снилось, что она открывает свой шкаф и видит яркую одежду, рассортированную по длине и цвету. Это не свирепо-радикальная черно-коричневая гамма ее юности, а розовые, зеленые, желтые, полосатые и в цветочек платья. Она сердита на Дженни. Подружка организовала вечеринку «Куклы американской девчонки» и сделала вид, будто собирается пригласить Кэмми, а потом пригласила вместо нее Рэчел. Эти Рэчел и Дженни всегда думают, что они лучше Кэмми. Кэмми наплевать. Папа поведет ее в детский музей. Они будут играть с машиной, делающей на стене настоящие тени. Например, твою собственную тень, которая остается, даже когда ты отходишь в сторону. Она чувствовала запах пекущихся вафель и разогреваемого сиропа. Во сне она спорила сама с собой: «Может, поспать еще полчасика? Или лучше есть свежие вафли вместо разогретых? А вдруг Тедди возьмет и все слопает?» Кэмми подскочила.
