Именно поэтому у Джеймса все сжалось внутри.
У него были соперники, но не из плоти и крови. Ее голова была забита очарованием и пафосом матери, которую она никогда не знала. Он не представлял, как побороть это, но собирался попробовать.
— Хорошо. Начинай играть, — сказал он.
Фэйт уже не была новичком и знала, где и как прикоснуться к нему, чтобы заставить его задрожать. Но здесь было нечто большее, чем простое удовлетворение желания. Она была женщиной, отстаивающей свои права быть полноценным и равным партнером в старом как мир ритуале, и доводила его до умопомрачения.
Сначала она медленно проделала тропинку из поцелуев от его губ до паха. Он вынужден был стиснуть зубы от наслаждения, которое было сильным до боли. На его лбу выступили капли пота, когда она выдыхала теплый поток воздуха вдоль его напрягшегося живота. Ее ласки становились все энергичнее, и он уже не мог думать ни о чем другом, страстное желание, казалось, проникло в каждую его пору. Затем ее пальцы нашли его возбужденную плоть, и его терпение пошатнулось. Он повалил ее на кровать и поднялся над ней; она издала пронзительный крик, который перешел в смех. Он тоже засмеялся, но когда его пальцы скользнули в ее влажную плоть, они оба хрипло застонали. От ее страстных криков наслаждения ему уже до безумия хотелось овладеть ею.
Одним быстрым резким движением он вошел в нее, и она сразу же обвила его руками и ногами. Вскоре их накрыла лавина экстаза. С губ слетали бессвязные слова всех любовников. Но слова уже были не нужны. Было лишь огромное желание слиться и стать одним целым.
Позже, запрокинув руки за голову и глядя в потолок, Джеймс, улыбаясь, сказал:
— Это было что-то особенное. Я имею в виду, что мне было хорошо. А тебе?
Фэйт удобно устроилась возле него, закрыв глаза, и ее дыхание щекотало его подмышку.
— Это было изумительно, — ответила она.
Он хотел от нее большего. Ведь она вторгалась в каждую секунду его сна и бодрствования. Он уже давно осознал, что она для него была единственной женщиной.
Но он был слишком малодушным и слишком боялся отказа, чтобы первым сказать те самые слова: от нее первой он хотел услышать признание в любви.
— Насколько это было изумительно? — подталкивал он.
— М-м-м… Ну, это то же, что стоять на вершине Великой Пирамиды и смотреть по сторонам. Это восторг покорения.
Фэйт заснула, оставив Джеймса обдумывать ее ответ. Великая пирамида. Он не был уверен, нравится ли ему это. Он повернулся к ней и сморщился от неожиданной боли, пронзившей правое плечо. Давали о себе знать и другие раны.
В безумной страсти он занимался любовью с Фэйт и не чувствовал никакой боли. Вот как бывает, когда ты полностью сосредоточен только на одном. То, что она смогла заставить его забыть про боль, вдохновляло.
Боль еще раз прострелила его тело, и он затаил дыхание. Даже во сне Фэйт чувствовала его. Она погладила его, как мать поглаживает плачущего ребенка, и проворковала что-то успокаивающее.
Он заснул со счастливой улыбкой на лице.
Глава 22
На третий день после похорон Денверса, когда Джеймс спустился к завтраку, он нашел Родерика в столовой. Подносы с буфета уже были убраны, но на столе еще оставались кофейник, обычный комплект посуды и столовые приборы. Джеймс сказал ожидавшему его указаний лакею, что будет только кофе и немного каши со сливками.
Он улыбался лишь потому, что лакей смотрел на него. На самом деле он еле сдерживался. Родерик должен был вернуться в Лондон два дня назад, но юный выскочка поступил, как ему вздумалось.
Как только слуга вышел, заговорил Родерик:
— Ты выглядишь так, словно по тебе проехались. Ты не думал приложить к этому черному глазу бифштекс?
— Спасибо. Буду иметь в виду в следующий раз, когда нас втянут во всеобщую драку.
Джеймс выдвинул стул и осторожно опустился на него. Каждая мышца его тела словно окаменела. Но это скоро пройдет. Как только он начнет двигаться, тяжесть уйдет. Родерик же наоборот выглядел гибким и проворным, как атлет. На нем не было ни царапины, хотя он тоже побывал в центре драки. Джеймс с грустью открыл для себя, что вряд ли может держаться наравне с этим юношей.
— Я полагаю, — сказал он, — что ты посадил Дору и Лили на кембриджский поезд в целости и сохранности?
Родерик вскинул брови, удивившись резкому тону Джеймса.
— Как я и писал тебе в срочном письме.
— Как ты писал мне! — Джеймс с трудом сдержался, чтобы не заскрежетать зубами. — Я ожидал, что ты вернешься следующим же поездом из Кембриджа и сообщишь мне об этом лично.
— Зачем? Все шло по плану. Я доставил подруг Фэйт к моим кузенам. Сам же остался исключительно потому, что встретил нескольких своих друзей. И я отправил дневник домой с моим курьером.
— А тебе никогда не приходило в голову, что я буду переживать за тебя?
У Родерика отвисла челюсть.
— Честно говоря, нет. Раньше ты никогда не переживал за меня.
— Но времена меняются! — заорал Джеймс.
Наступила тишина. Родерик налил себе кофе.
— Кофе? — вежливо спросил он у брата.
— Спасибо.
Джеймс наблюдал, как Родерик наливает кофе в его чашку.
Снова тишина.
— Итак, что мы теперь собираемся делать? — спросил Родерик.
— Не знаю. Если бы мы смогли расшифровать дневник, нам бы это помогло.
— Что ты надеешься из него узнать?
— Почему был убит Денверс, естественно, и кто стоит за его убийством.
Джеймс уже вкратце ввел Родерика в курс дела. Теперь брат знал, что дневник принадлежал матери Фэйт и что с тех пор как стало известно о нем, убийца пытался его украсть. О чем он не рассказал брату, так это о своем даре предвидения.
Он хотел, чтобы его воспринимали серьезно и не подвергали сомнению его рассудок.
Родерик сказал:
— В поезде я заглянул в дневник, чтобы скоротать время, и он мне показался довольно занятным. У этой женщины, Мэйнард, был язвительный юмор, даже сатирический. Правда, там нет ничего, за что нужно убивать, — по крайней мере, я ничего такого не обнаружил.
Джеймс как раз собирался сказать, что людей убивали и за меньшее, но тут до него вдруг дошел смысл слов Родерика.
— Ты расшифровал дневник? — Он был поражен. Для него шифры были такими же непонятными, как иероглифы Розеттского камня
[12]
. — Я и понятия не имел, что ты такой способный!
