Шварц подумал: «Больше, чем жизнь, или больше, чем смерть, — что точнее? Два пути. Восток и Запад!» Самому ему очень хотелось встать вровень со своей смертью, приближение которой он уже чувствовал.
Итак, они доплелись до Дня Победы, который стал праздником с колокольным звоном и религиозными процессиями, — его восприняли как Святое Воскресенье и государственный праздник вместе взятые. Однако в клинике все было немножко иначе — нельзя по желанию подписать перемирие с болезнью, даже на время праздника Победы. Итак, уже наступил вечер, когда они добрались до «Баварии». На заросших травой площадях вовсю играли оркестры, а под их музыку двигались то в одну, то в другую сторону подразделения моторизованной пехоты в ожидании первых сполохов света со стороны понтонов, на которых были построены великолепные исторические декорации. Пора было обедать, и под воздействием красного вина Шварц совсем разговорился и стал вспоминать фейерверки, которые видел в студенческие годы в Вене и один раз в Венеции. Неужели теперешнее женевское зрелище сравнится с ними по красоте и оригинальности?
Они уже шли по парку, когда черное небо вдруг побелело и стали видны фасады зданий, похожие на множество лиц, а потом свет начал гаснуть и уходить в сторону, подталкиваемый ночным ветром. Постепенно, по мере того как они приближались к озеру, сместилась световая ось, и весь берег понемногу залило огнем, словно склон холма летом. Все части целого точно исполняли свою прекрасную роль, создавая сплетение световых импульсов, возникавших то справа, то слева, то вверху, то внизу, и каждым огненным всплеском, каждым взрывом света, под неутомимый рокот ракеты или метеора, озаряли город на озере. Пока эта симфония света набирала силу, на понтонах появлялись разные исторические картины, оживали человеческие фигуры, которые двигались, кланялись и танцевали. (В тот день принц сказал Констанс: «Констанс, вы стали ходить, как старуха. Этому надо положить конец! И за волосами перестали следить, как беременные женщины, которые надеются благодаря этому зачать мальчика. Возьмите себя в руки! Вы должны это сделать. Пожалуйста, вы же разумная женщина!») Разумная! Она рассказала об этом Шварцу, и тот сердито фыркнул, недовольный выбором слов. До чего же не похоже на Будду, который думал, будто нет ничего лучше, чем покой и круглый живот! По дороге им попалась телефонная будка, и Шварц, движимый чувством профессионального долга, хотел было позвонить дежурной сестре, чтобы узнать, как обстоят дела в клинике, но кругом стоял шум и гам. Не дав воли своим чувствам, он удержался от звонка.
— В жизни довольно часто бывает так, что в соседней комнате неожиданно случается нечто, о чем мы узнаем гораздо позже! Более того, это поразительно, непредсказуемо и чаще всего неприятно!
— Вы пессимист!
— Нет, реалист! Прагматик!
Они подошли поближе к сверкающему озеру, завороженные многочисленными сценами, которые ради их удовольствия возникли одновременно, — некоторые были из последней войны, некоторые из более давней истории, некоторые, возможно, из будущих войн, еще пока неизвестных людям. Огни и декорации предлагали им подвести итоги прошедших лет, растраченных на насилие и драку, с надеждой, что последняя страница исторической главы перевернута, и дальше все будет по-другому. Женева была столицей нравственного суда, проигранного дела, напрасной надежды!
— Когда у меня наступило половое созревание, — мрачно произнес Шварц, — было мне лет тринадцать, однажды в церкви меня неожиданно охватил ужас. Вдруг я понял, что все вокруг меня ненормальные, нездоровые, душевнобольные; я понял, что быть христианином значит быть психически неуравновешенным в прямом смысле слова. Меня поразил Quia Absurdam,
[89]
словно я нечаянно наступил на грабли. Более того, я стал замечать это повсюду — тридцать девять статей или шестьдесят девять сортов бобов фирмы Хайнца. Я весь дрожал, меня бросало в пот, когда я произносил символ веры после священника — мне это казалось тарабарщиной. Иисус был параноиком, как Шмайстер, он сошел с ума, пытаясь или уйти от догматов ортодоксального иудео-христианства, или принять их. Он разделил участь Ницше, так называемый христианский синдром. В своем юношеском отчаянии я не видел для себя надежды. Это было тяжело для чувствительного подростка. Даже теперь, когда я говорю себе, что избежал худшего, то прикусываю язык и думаю…
Дюжина сверкающих лебедей устремилась в небо, рассеивая искры; шестнадцать жемчужин с шипением летели вслед за ними, чертя огненные параболы. Констанс подумала: «Мы бросаемся друг к другу в поиске чего-то благородного, высокого. Но чего нет, того нет, и надежды тоже нет. Почему же мы ставим это на первое место? Разве можно не разочароваться?»
Они шли, как узники, прикованные друг к другу кандалами, в данном случае, одинаковыми мыслями, переполненные отчаянием из-за несбывшихся надежд и невыполненных обещаний. Что толку в теориях здоровья и болезни, когда сталкиваешься с такой исторической реальностью? Констанс чувствовала, как мрачнеет Шварц, ощущала таинственную грусть, которая завладевает его разумом. До чего же бессмысленным казался ей помпезный и никому не нужный праздник! Он не запирал ни одной двери в прошлое и не отпирал ни одной двери в будущее. Он ввергал в уныние и тоску — подобно севшим на мель кораблям. Неожиданно — даже не глядя, идет она за ним или нет — Шварц свернул в направлении кафе с баром и заказал двойной виски, все еще не сводя глаз с блистательного фейерверка над озером. Он шепотом ругался — это была привычка, которую Констанс помнила издавна. Она положила руку ему на плечо, чтобы утешить его, и сказала: «Вы только посмотрите, кто тут!» Констанс обратила внимание на сидевших в дальнем углу Сатклиффа и Тоби, которые, не замечая никого кругом, беседовали с лордом Галеном, излучавшим самое искреннее удовольствие. Шварц не выразил желания присоединяться к ним, так как было очевидно, что Сатклифф уже изрядно пьян и Гален, верно, тоже. Тем не менее, они так радостно поздоровались со Шварцем и Констанс, что тем было неловко развернуться и покинуть кафе, не обменявшись с ними ни словом. Пришлось подойти хотя бы на пару минут.
Поздоровавшись, по возможности приветливо, Констанс и Шварц сели за столик, за которым было как нельзя лучше наблюдать праздничный фейерверк, и лорд Гален заговорил, не давая никому вставить ни слова, забавным образом высказывая те же, что Констанс и Шварц, заботы и опасения. Его волновали проблемы, которые было легко провидеть в послевоенное время.
— Должен признаться, я чувствовал себя ненужным и одиноким, — сказал лорд Гален. — И понятия не имел, к чему приложить свои таланты. Правда, знал, что когда-нибудь вернусь в бизнес. А потом словно получил сигнал с неба, когда мне сообщили о смерти Имхофа. Он оставил завещание в мою пользу — представляете? Я унаследовал тысячи биде, которые находятся на складах в Дьепе в ожидании, когда англичане перевезут их через Ла-Манш и купят, чтобы экономить воду. Вы только подумайте, всю войну они простояли там, никто о них не знал, а они ждали своего часа. И вот, неожиданно, мне стало известно, что они мои. Поначалу я испугался, но в конце концов мое деловое чутье дало о себе знать, и я поместил очень осторожную рекламу в «Эксчейндж энд Март». Естественно — для всего найдется рынок, надо только поискать — я получил предложение из Общества Иисуса экспортировать биде на Дальний Восток, сделав их частью религиозной кампании. Они нашли способ написать на биде «Спаси, Христос» на нескольких языках, и те отправились в путь! После всех выплат у меня осталась неплохая сумма. Короче говоря, у меня появилась возможность уйти из министерства со всеми его неразрешимыми проблемами. Естественно, независимая жизнь тоже полна всяких неприятностей, я это не отрицаю. Но я решил, что должен куда-то вложить деньги, хотя у меня не было ясного представления, как, когда… И подумайте только… идею мне подсказал Кейд, не кто-нибудь, а Кейд, слуга Обри. Я слышал, как он говорил своему хозяину: «Господь благословит вас, сэр, будущее будет в точности как прошлое. Ничего не изменится. Все будут жить, как жили прежде, вот увидите». Это прозвучало убедительно, и я вдруг понял, что он прав. Следовательно, надо вкладывать деньги в старые ценности, в старые идеи, чтобы не потерять их. Ну вот, я решил вложить кругленькую сумму в Помощь семье — скоро опять начнется свадебный бум. Я основал агентство «Вульва» по продаже компьютеров с тем же названием — единственный сексуальный компьютер, который, почти как в жизни, может двигаться, вибрировать, корибантировать,
[90]
стоит только нажать на кнопку. Он потрясающий и скоро завоюет мировой рынок. И всем этим я обязан проницательности Кейда!
