И вот снова возникает образ Ио. Наверняка, это заключительный кадр той сладострастной сцены, хотя он и выпал из нее: тело молодой женщины все еще окутано дымкой воздушной вуали, а сама она так и сидит верхом на мне. Но теперь она держит спину прямо, расправив плечи, и на какое-то мгновение даже выгибается в талии. Ее воздетые руки вращаются в разные стороны, словно она плывет, отчаянно пытаясь спастись от накрывающей ее волны кружев и муслина. Ртом она хватает воздух, задыхаясь в заливающих ее потоках. Волосы падают ей на лицо, как лучи черного солнца. Протяжный хриплый крик медленно замирает у нее в горле…
И вот я снова один, но уже не в детской. Я блуждаю по коридорам в поисках уборной, в которой до этого меня уже по меньшей мере дважды вырвало. Кажется, с тех пор эти длинные, почти неосвещенные коридоры, которые внезапно разветвляются, загибаются под прямым углом и заканчиваются тупиками, бесконечно умножились, стали более прихотливыми, более запутанными. Со страхом я думаю о том, что все это не очень-то соответствует внешним размерам дома на набережной. Может быть, меня, без моего ведома, перевезли в другое место? Я уже не в пижаме: в спешке я натянул на себя исподнее, которое нашлось в большом шкафу, затем надел белую рубашку, пуловер и, наконец, костюм, висевший на плечиках. Костюм из толстой шерстяной ткани, удобный, моего размера, как будто сшитый мне на заказ. Все эти вещи не мои, но они были на виду, словно их предназначали для меня. Заодно я прихватил и белый носовой платок, в уголке которого вышита буква W, и мужские спортивные туфли, которые тоже были как будто приготовлены для меня.
Походив кругами, неоднократно повернув в обратную сторону и повторив все сначала, я кажется, наконец, нахожу то, что так отчетливо помню: просторную комнату, превращенную в ванную с умывальником, унитазом и большой чугунной эмалированной ванной на четырех львиных лапах. Дверь, которую я узнаю, хотя свет в коридоре тусклый, а в этом месте совсем слабый, легко подается; но вот она открывается, и, похоже, за ней какая-то комнатушка, погруженная в кромешный мрак. Я провожу рукой по стене слева, где должен находиться выключатель. Однако не могу нащупать возле наличника ничего похожего на фарфоровую кнопку. В недоумении я переступаю порог, глаза мои понемногу привыкают к темноте, и теперь я вижу, что это никакая не ванная, большая или маленькая, и вообще не комната: я стою на верхней площадке узкой винтовой лестницы с каменными ступенями, напоминающей скорее потайной выход, чем заурядный черный ход для прислуги. Слабый отблеск струящегося снизу света лежит где-то в глубине, но не могу понять, на каком расстоянии, – на нижних различимых ступенях этой крутой, очень темной и немного пугающей лестницы.
Переборов страх, я зачем-то ступаю на эту неудобную лестницу, спускаясь по которой, временами не могу разглядеть в темноте даже свои ноги. Перил на ней нет, поэтому я придерживаюсь левой рукой за холодную и шероховатую стену, которой обнесена эта спираль, с той стороны, где ступени хотя бы не такие узкие. Боясь упасть, я продвигаюсь совсем медленно, ибо сначала носком ботинка нащупываю каждую ступеньку, чтобы убедиться, что лестница не обрывается. В какой-то момент тьма так сгущается, что мне кажется, будто я ослеп. Несмотря ни на что, я продолжаю свое нисхождение, но на это рискованное предприятие у меня уходит гораздо больше времени, чем я предполагал. К счастью, отблески, падающие сверху, из коридора, сменяются, наконец, тусклым светом, струящимся снизу. Увы, этот слабо освещенный участок довольно быстро заканчивается, так что вскоре мне снова приходится красться по кругу вдоль стены, опуская ноги в непроглядную тьму. Трудно сказать, сколько витков спирали я преодолел, прежде чем, наконец, понял: эта странная каменная шахта, пронизывающая сверху до низу сложенный из кирпича особняк, ведет не на первый этаж, а в какое-то подземелье, в погреб или склеп, в общем, в подвал, двумя этажами ниже комнаты, из которой я вышел.
Когда я, наконец, добираюсь до основания этой спирали, которая казалась мне бесконечной и была размечена лишь редкими дежурными лампочками, расположенными слишком далеко друг от друга, передо мной открывается вход в туннель, но освещения там уже нет никакого. Впрочем, на последней ступеньке под последней тусклой лампой лежит переносной армейский фонарь, какие используют американские оккупационные войска; и он совершенно исправен. Насколько хватает этого узкого пучка света, можно разглядеть прямой подземный ход шириной, самое большее, полтора метра, своды которого выложены довольно старыми на вид, тесаными камнями. Пол идет круто под уклон и вскоре исчезает под толщей стоячей воды, которая собралась в самом глубоком месте и покрывает участок длиной метров пятнадцать-двадцать. Но деревянные мостки с правой стороны проложены довольно высоко, так что можно перебраться через эту лужу, не намочив ног…
И там, между последней доской этого настила и стеной, погруженное на три четверти в темную воду, лежит ничком тело мужчины, с вытянутыми руками и ногами, явно мертвого. Я быстро провожу по нему кружком света, который отбрасывает мой фонарик, и меня немного поражает его жутковатый вид. Отсюда пол опять тянется вверх, и, прибавив шагу, чтобы, не мешкая, убраться подальше от компрометирующего трупа, я поднимаюсь к другой винтовой лестнице со ступенями из перфорированных листов железа, на которой вообще нет никакого освещения. Я взбираюсь по ней, стараясь ступать как можно тише. Она ведет в проржавевшую металлическую будку, которая, как я сразу догадываюсь, находится внутри подъемного устройства старого откидного моста. На всякий случай погасив фонарик, я кладу его на железный настил с ромбическим рифлением, после чего выхожу на набережную, которую едва выхватывает из мрака несколько допотопных, явно газовых фонарей, хотя их света мне достаточно для того, чтобы быстро шагать по разбитой и ухабистой мостовой.
Этой ночью уже не так холодно; я вполне могу обойтись без своей шубы и вообще без пальто. Как и следовало ожидать, после довольно долгого перехода по глубокому, кое-где затопленному водой туннелю я нахожусь уже на другом берегу тупикового рукава канала, как раз напротив этого богатого особняка, в котором полно ловушек, этой кукольной лавки, логова двойных агентов, предприятия по торговле свежими кожами, тюрьмы, клиники и т. д. Все окна на фасаде дома ярко светятся, словно там в самом разгаре какое-то большое празднество, хотя я ничего подобного не заметил, когда оттуда уходил. Центральное окно над входной дверью, – в котором я впервые увидел Жижи, – широко раскрыто. За другими окнами, украшенными изнутри плотно прилегающими к стеклам белыми тюлевыми занавесками, с раздвинутыми двойными шторами, мелькают тени гостей, слуг с большими подносами, танцующих пар…
Вместо того чтобы перейти по мосту на другой берег заброшенного канала и вернуться в отель «Die Verbündeten», я шагаю дальше по этой стороне и дохожу до самого тупика, где стоит на приколе корабль-призрак… Почти в тот же миг я слышу за спиной звук мужских шагов по неровной мостовой, разом тяжелых и мягких, по которым можно узнать ботинки, какие носят солдаты из Military Police. Мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, кто это может быть, как вдруг неподалеку от меня раздается короткий приказ на немецком: «Halt!»,
[25]
который звучит так, словно человек, отдавший его, говорит на родном языке. Без излишней спешки я оборачиваюсь и вижу, что ко мне приближается обычный наряд американской военной полиции, двое солдат в касках с двумя большими белыми буквами «MP», намалеванными спереди, с небрежно наведенными на меня автоматами, которые они держат наперевес у бедра. Сделав несколько шагов, широких под стать их росту, они останавливаются в двух метрах от меня. Тот, что говорит по-немецки, просит меня предъявить документы и разрешение, необходимое для того, чтобы передвигаться по городу после комендантского часа, если таковое у меня имеется. Не говоря ни слова, я засовываю правую руку в левый внутренний карман своей куртки непринужденным жестом человека, уверенного в том, что там отыщутся требуемые документы. К моему великому изумлению, я нащупываю в кармане какой-то твердый предмет, настолько плоский, что я даже не заметил его, когда надевал этот позаимствованный костюм, и извлекаю на свет берлинский Ausweis
[26]
– плотный прямоугольник с закругленными углами.
