— Где он?!!
— Кто?
— Морозов.
— А вы кто?
Я так посмотрела на нее, что она поняла все без лишних слов и подробно объяснила, как пройти в гримерку. Врачей еще не было.
— Вы куда? Сюда нельзя, — попытались меня не пустить какие-то люди из администрации.
— Мне можно. Где он? Что с ним?
Маленькая комнатка была битком набита. Такое ощущение, что в гримерке собралась вся труппа. Морозов сидел за гримерным столиком. Из мебели там еще помещалась кушетка и встроенный шкаф для одежды. Было нестерпимо душно, но после того как открыли окно, потянуло сквозняком. На стенах развешены афиши, фотографии, словно каждый хотел оставить память о себе, пестрели наклейки с логотипами различных теле- и радиокомпаний. Было видно, где артисты подрабатывают.
Морозов, увидев меня, сразу ожил. Попытался подняться навстречу, но травма дала о себе знать.
— Ты пришла…
— Как я могла не прийти? Как же тебя угораздило?
— Да на ровном месте. Вышел из машины. Два шага до театра — и на тебе. Недели на две точно вылетаю. А если что-то серьезное — то и на месяц-полтора. Вот незадача!
— Господи! Да хоть сейчас ты можешь не думать о работе? Ты должен о себе думать! Кому нужен больной актер?
— У тебя новая прическа? Тебе идет, — неожиданно сменил тему Морозов и провел рукой по моим волосам.
— Спасибо.
О какой прическе в такой момент можно думать? Когда в свое время я попала в подобную ситуацию, боль блокировала все чувства и эмоции. Все мысли были только об одном: как ее утихомирить?
Потом я поняла: Морозов не хотел, чтобы я видела его слабым и беспомощным. Больным. Он хотел оставаться в моих глазах и в глазах окружающих Мужчиной. В любой ситуации.
Зная на собственном опыте, что значит подобная травма, я не переставала ему удивляться. Это ж какую надо иметь силу воли! Я бы давно всех построила в колонну по двое. Морозов, как всегда, был мудр, терпелив и тактичен.
И тут приехали врачи. Где они были это время? Ведь прошел уже почти час.
— Надо сделать рентген. Едем в Боткинскую.
— В Склиф.
— Почему в Склиф? Тут же ближе.
— У меня там свой врач. Я уже обо всем договорилась.
— Когда?
— Сегодня, блин! Ребята, давайте собираться и поехали. Еще нам не хватало на перебранки время терять. Больной человек ждет помощи. В чей проблема?
— А вы, собственно, кто, чтобы тут распоряжаться?
— Распорядитель, — почему-то брякнула я.
Морозов сориентировался быстрее. Он достал из бумажника «зеленую» купюру и протянул эскулапам:
— Будет так, как она говорит.
— Ну-ну…
Тем не менее деньги взяли. Через двадцать минут мы были на месте. Пока ехали, я еще раз набрала Сергеичу, чтобы в любом случае он нас дождался.
Всю дорогу ехали молча. Было как-то странно и неуютно. Морозов не отрываясь смотрел на меня умными грустными глазами. Он держал меня за руку, время от времени сжимая ее, словно сомневался в моей реальности. Я не могла совладать с мыслями и эмоциями. Казалось, что желудок съежился, а на его месте — петарда, которая вот-вот взорвется, стоит лишь резко притормозить у светофора. Я гладила руку Морозова, и, похоже, ему становилось легче. Говорить не было сил. Да и что тут скажешь?
Наконец мы доехали. Сергеич стоял на крыльце приемного покоя. Сам быстро заполнил какие-то бумаги, раздал указания персоналу. Вот уже Шумский со знанием дела осматривал пациента.
— Тут без рентгена видно: на запястье трещина как минимум, в подъеме — растяжение связок.
— Ты меня пугаешь.
— Тебя разве можно чем-то напугать? Вот не думал. Ладно, подождите, скоро все прояснится.
Как ни противился Морозов, Сергеич настоял, чтобы тот остался до утра.
— Езжай домой. Видишь, ничего серьезного. Я не маленький ребенок и не лежачий больной.
— Ты иногда думай, что говоришь. Как я тебя оставлю?
— Тебе же на работу завтра.
— Перебьются. За репортаж с такого происшествия мне все простят.
У Морозова округлились глаза.
— Шучу.
— Ну и шуточки у тебя!
— Ладно, пойду договорюсь с Сергеичем о ночлеге.
— В смысле?
— У тебя же палата одноместная. В крайнем случае притулюсь на диванчике в ординаторской.
Не вышло. Я сидела на краешке кровати. Морозов притянул меня к себе, поглощенные друг другом, мы забыли обо всем. Через какое-то время дежурная медсестра пришла посмотреть, откуда доносятся странные звуки. Она постучала, не дождавшись ответа, открыла дверь и залилась краской от увиденного. Тихо пискнув: «Ой, извините!» — она поспешила ретироваться.
Утром Сергеич, дождавшись коллег и сдав смену, повел их к новому больному. При повторном, более детальном, осмотре выяснилось, что чуть выше запястья не трещина, а перелом.
— В принципе ничего страшного нет. Голова цела. Сотрясения нет. В гипс — и домой.
— Как ты себе это представляешь? Его машина осталась у театра. Поймать машину сейчас проблематично — народ в основном на работу едет.
— Хорошо, я вас довезу. Куда?
— Ко мне, разумеется.
По дороге мы заехали к Морозову, чтобы забрать необходимые вещи. Он сначала хотел остаться, но я объяснила, что жить на два дома мне будет сложно. А в своей квартире я быстрее поставлю его на ноги. Он, подумав, согласился. Так Морозов поселился у меня.
По дороге Сергеич выговаривал нам за ночное происшествие. Морозов молчал, так что отбиваться пришлось мне.
— Медсестры все утро шептались, что Морозов полностью оправдывает свое почетное звание ловеласа — даже на больничной койке его застали с женщиной. Деревня у нас маленькая, все мигом становится известно. Конечно, ни для кого из персонала не было секретом, кого положили в одноместную. А потом и пациенты прознали. Пришлось бдить, чтобы не допустить их вторжения.
— Премного благодарны.
— Но вы тоже хороши, нашли время и место. Это называется нарушением дисциплины, за это без разговоров выписывают.
— Но мы же режим не нарушали.
— Какой режим?
— Постельный.
— Да уж.
Шумский уверенно вел машину. Может, молчание слишком тяготило, а может, на нервной почве, но меня прорвало — говорила не умолкая. Потом сама себе удивлялась. Морозов по-прежнему молчал. Он не привык быть слабым и тем более не хотел быть им в глазах других.
Сергеич припарковался у моего дома, взял из багажника баул Морозова, подождал, пока мы выйдем из машины, и, закрыв дверь, поставил автомобиль на сигнализацию.
