Другой быстро отдернул руку и сел на свое прежнее место. Медленно и основательно осмотрел горизонт. Однако там ничего нельзя было разглядеть.
Долгое время он пытался не смотреть на покойника. Не смотреть туда было утомительно. Потому что в лодке было мало мест, куда можно было смотреть.
Однорукий становился для него все больше и больше чужим. Он не знал – из-за чего. Он ведь не изменился. Но уже не был вчерашним Одноруким. Теперь он уже был мертвецом.
Когда он наконец снова посмотрел в ту сторону, то испугался, потому что теперь мертвец широко улыбался. Другой прищурился, чтобы лучше видеть, словно мертвец был где-то очень далеко. Но улыбка не исчезла. От солнца верхняя губа натянулась и вздернулась, а нижняя уже и так была внизу: так что зубы оскалились, а рот смеялся.
Другой перестал что-либо соображать, и сердце его сильно забилось. Мертвый начал действовать. Он задвигался. Там, за ним, было что-то, что двигалось вместо него или с его помощью. Кто-то дергал мертвую куклу за ниточки.
Мысли его ускорились.
Ох уж этот парень, этот американец без руки, а какую, собственно, роль играет рука? Да никакой! И ноги вроде опять лежат по-другому? И голова выглядит как череп мертвеца, без плоти. Конечно, плоть еще есть, но улыбка превращает голову в череп, а из обрубка торчит кость. На уроках естествознания – или это была биология – черт побери, в шестом классе они проходили скелет человека, и это был самый настоящий скелет, наверное, скелет одного из казненных убийц, но учителя это не смущало.
УЧИТЕЛЬ БЫЛ ШУТНИКОМ, И УЧЕНИКИ ЛЮБИЛИ ЕГО. ОН всегда снимал пиджак и вел урок в одном жилете.
– А теперь мальчики вынесут наш любимый скелет, – говорил он и обдумывал, какую из своих ежегодных шуток проделать сегодня. Он объяснял строение скелета и перечислял кости. Он заставлял учеников прощупывать их на собственном теле, насколько это было возможно. Большими пальцами он щелкал подтяжками, смеялся, показывал и объяснял.
На следующем уроке они проходили внутренние органы и внешность человека, скелет облачался, как он говорил. Ха-ха. Тут важнее всего были половые органы и все, что с ними связано. Они изучали, для чего нужна мошонка, функцию яичников и что за штука такая фолликулы.
Ученики отлично запоминали и выучивали совсем не то, что им могло бы потом действительно пригодиться, в этом был изъян в преподавании учителя-шутника. Ему бы следовало им все втолковать так, чтобы позднее они все знали, что к чему, столкнувшись с проституткой средней руки. А может, уже и сейчас, потому что они потихоньку входили в этот возраст. И надо же, чтобы именно первый ученик класса сразу же подхватил какую-то гадость. Но в этом учитель был не виноват, конечно, и родители тоже нет, они вообще ни слова не сказали. Отец Хофмана тогда потихоньку вылечил первого ученика, он был специалистом в этих делах, здорово, что Хофман-младший учился в их классе.
Названия отдельных костей скелета они, конечно, быстро забыли, да и кому они были нужны. Но остального ученики, понятное дело, не забыли.
Однорукий, однако, вовсе не заботился о том, как он выглядит. От него уже начало дурно пахнуть. На жаре это быстро происходит. Мертвец становился Другому все больше и больше чужим. Сначала от него пахло хозяйственным мылом, потом одеколоном 4711, немного резиновым клеем, а потом чем-то сладковатым, чем дальше, тем больше. Другой пересел в самый дальний конец лодки и размышлял, что делать.
Лицо Однорукого быстро опадало. Зубы оскалились так, что Другому все время приходили на ум эти проклятые уроки в школе. Однако мертвец помогал ему коротать время. Практически он мог с ним разговаривать. И он не решался выбросить его за борт: боялся остаться один.
Внимательно глядя на мертвого, он пытался представить себе, что жизнь все еще есть в этих мертвых формах.
Выглядит он совсем не так уж плохо, говорил он себе. Я его и в самом деле полюбил. А друга просто так за борт не выбрасывают: пошел, мол, вон, исчезни с глаз моих, тони себе на здоровье, так, что ли? Еще вчера он рассказывал ему о Бетси, двигался и курил. Теперь он уже не шевелился, и Бетси была бесконечно далеко.
– Да и была ли она когда-нибудь вообще? – спросил он Однорукого.
Но тот только смеялся, и тени косых лучей заходящего солнца ложились ему на лицо. Лицо менялось в подвижном свете и выглядело кротким и не злым. А какое лицо сейчас, в эту минуту, у Бетси, попытался представить себе он. Вот если бы ее лицо возникло сейчас возле его лица… нет, лучше не надо. Я точно вижу, как она сложена, ноги, и выше, отличные зубы, и все остальное. Но лица ее я не знаю. С лицами нужно быть осторожным. Иногда они бывают совсем другими. Даже те лица, которые знаешь уже давно. Как у Однорукого.
– Эй, ты, там! – сказал он ему. – Больше двух дней и ночей я не видел ничего, кроме воды и твоего лица. Теперь твое лицо выглядит почти как вода, вот как эта вода вокруг. Может, твое лицо знает, что скоро станет водой? Лицо Бетси наверняка однажды станет землей. Женщинам это свойственно. Даже если при жизни выглядят как красотка Бетси. Причиной смерти Марии тоже стала земля. Если хорошенько подумать, то ведь так? А лица так быстро забываются, быстрее, чем фотография в альбоме. Забываются? Да их никак не удержать в памяти, никак не удается это сделать. Кто знает, может, так оно и должно быть и не надо их удерживать.
Солнце снова превратилось из желтого в красный огненный шар и постепенно остыло. Он надел куртку и стал ждать, чтобы солнце спряталось за горизонт; только после этого он собирался выпить свой вечерний глоток виски. Его мучила сильная жажда. Подумав о жажде, он невольно сглотнул. Но слюны во рту не было.
Небо на западе полыхало огромным красным облаком. Как от взрыва. На востоке тянулись вдоль горизонта привычные вечерние темно-синие кучевые облака. Высоко над ним в небе смешались синь и зелень, очень светлые и нежные тона. В промежутках появились первые звезды, проколовшие небо, как булавочные головки. Вода потемнела и стала еще глубже. Горизонт был чист.
Звезды быстро становились более яркими, и Другой отыскивал знакомые созвездия. Он соскользнул немного вниз и откинулся головой на мягкий борт, так было удобнее смотреть и не нужно было выворачивать шею. Он смотрел прямо в небо. Ему нужно было только повернуться и опустить подбородок, тогда был виден и горизонт. Ночью самолет-разведчик их точно искать не станет, размышлял он. А тень подводной лодки в этом ночном свете все равно не различить, ну разве что она пойдет прямо на него. Но это было маловероятно.
Однако он еще раз выпрямился – он забыл выпить свою ночную порцию. Так прекрасны были звезды.
Он достал бутылку и налил себе. Ему пришлось очень сдерживаться, чтобы не налить в кружку слишком много. А потом он пил очень медленно, крохотными глотками. Стало хорошо. Время от времени он поднимал глаза к звездам. Про Однорукого он почти забыл, вот только запах… Правда, таким уж пронзительным этот запах не был. Может, он уже привык к нему? А может, ночная прохлада несколько приглушала его?
