В пять часов утра он был бесцеремонно вырван из объятий сна. С резким пронзительным свистом Зиги прошел вдоль палаток.
— Подъем, подъем, товарищи! — кричал он и погнал всю группу к ручью в низине, где можно было умыться.
На берегу Кристиан, зябко поеживаясь, опустился на колени и горстью плеснул в лицо ледяной водой. Возле него Пробор прикрепил на сук маленькое карманное зеркальце и с помощью геля зачесывал волосы. Остальные хихикали.
— Дружище, — крикнул кто-то и зажал себе нос, — от тебя несет, как от французской шлюхи!
— Кроме того, личные вещи здесь запрещены, — добавил Пауль.
— Это исключение, — невозмутимо парировал Пробор, продолжая наводить марафет.
— Исключения здесь тем более запрещены, — возразил Пауль резко.
— Пойдем, оставь его, — в конце концов прервал их пререкания Кристиан, но Пауль уже вырвал гель у Пробора из рук.
— Эй, что ты делаешь? — крикнул Пробор, увидев, как Пауль бросил в ручей баночку и зеркало.
— Все, баста, у нас здесь не салон красоты, — вмешался Зиги и ткнул Пробора тростью в бок. — Выступаем!
После умывания они построились на лугу для вольных упражнений, которые, стоя в центре круга, показывал им Зиги. В заключение он приказал выполнить по двадцать отжиманий в упоре лежа, во время чего сам, контролируя, расхаживал вокруг, заложив руки за спину. Потом он заставил их бежать по лугу эстафету, преодолеть по-пластунски холодный ручей и на четвереньках ползать по подлеску.
Кристиан с неприятным удивлением наблюдал, что он при этом только бегал рядом, рявкал на товарищей и командовал, как заправский сержант. Сперва он решил, что все это только шутки, что скоро Зиги оставит эту затею и засмеется как прежде, но с каждым часом все больше убеждался в том, что и Зиги, и остальные принимают происходящее всерьез.
Затем они должны были собраться на площадке перед палатками. Расставив ноги, Зиги стоял перед ними. Группа в ожидании смотрела на него.
— Предположим, что Пауль черномазый, что бы вы с ним сделали? — спросил он, обращаясь к замершим парням, и все обернулись на стоявшего сзади Пауля.
— Уж мы бы устроили ему представление не хуже Алабамы, — сказал один.
Одобрительный смешок пробежал по шеренге, Пауль тоже неуверенно подхихикнул.
— Да ты не бзди, Пауль, — ухмыляясь, обронил Зиги, — мы ведь только так говорим, для примера. Однако ты все ж выпачкай малость физиономию. — С этими словами он пошарил в карманах и вытащил баночку с жирным черным кремом.
После того как все разобрали оружие для пентбола
[8]
, черный Пауль должен был убегать. Спустя несколько минут началось преследование.
— Мы достанем тебя, чертов ниггер! — закричали они и в поисках его цепью рассыпались по подлеску.
Кристиан наткнулся на Пауля за кустом ежевики. Оба, одинаково опешив от неожиданности, испуганно смотрели друг на друга. Похоже, Пауля действительно охватила паника, как бывает с затравленным человеком. Он бросился наутек прямо в том направлении, откуда подходили другие. Они с боевым ревом ринулись на него, пронзительно крича и ликуя, окружили и все разом открыли по нему огонь. Заряды с краской лопались и смешивались с черным кремом и кровью, уже выступившей из повреждений на коже. Пауль лежал на земле и вопил от боли.
— Собака шевелится! Он еще жив! — орали они и продолжали стрелять, некоторые носком ботинка пинали скрючившееся тело.
— Кончай его, грязную свинью! — рычали они. — Кончай его!
В этот момент подоспел Зиги и приказал тотчас же прекратить.
— Вы с ума посходили, это же только игра, — сказал он, однако и в его глазах горел азарт.
После этого пентбола Кристиан решил никогда больше не принимать участия ни в одном тренировочном походе Зиги.
Ночью он беспокойно ворочался в спальном мешке с боку на бок. В конце концов, измученный бессонницей, он выбрался из палатки. Карманным фонариком высветил дорогу к ручью.
Он соскользнул вниз по откосу и, поджав колени, уселся на камень. В черной воде плавало отражение четко очерченного лунного серпа. Он слышал тихое журчание струй, похожее на тысячеголосие далекой невидимой людской толпы. «Твои враги — это мои враги». Кристиан знал, что навлечет на себя гнев Зиги, как только от него отвернется.
Тогда он понял, что навсегда потерял своего лучшего друга.
* * *
Уже под вечер Кристиан спрыгнул с трибуны и оставил позади беговую дорожку своего детства. Ногой он зашвырнул камень в заросли вереска. Пахло летом, в палисадниках цвела белая сирень.
Не доходя до Каштановой улицы, он свернул к невысокому холму. Это был единственный холм в округе, возле детской площадки, и зимой им целиком завладевали дети, катавшиеся с него на санках. По воскресеньям Кристиан иногда отправлялся на холм еще до восхода солнца, потому что хотел первым оставить след на только что выпавшем снегу. В полном одиночестве он вставал наверху и съезжал вниз ровно посередине, и пока полозья санок скользили по девственному снегу, он думал об оставляемом позади следе, который делил холм на две половины. Он называл эту линию границей, и, когда позднее сюда подходили другие дети, он предлагал им на выбор одну из сторон. Тот же, кто хотел поменять сторону, должен был сначала спросить его, и Кристиан чувствовал, что, находясь в середине, он правил этим холмом, и вечером с удовлетворением смотрел на свой след, который был глубже и отчетливее всех остальных. Для Кристиана граница была чем-то таким, что могло существовать только зимой и только в том случае, если выпадал снег. В ту пору он не понимал, почему, говоря о «границе», его родители всегда вели себя так, будто она могла быть и летом, и весной, и осенью. Граница была следом на снегу, который он проводил сам и который однажды будет разметен ветром и растает.
Кристиан сидел на вершине холма, откуда мог видеть крышу дома. Он думал об Айсе, и ему вдруг пришло в голову, что ей из окна открывается тот же вид, что и ему когда-то.
Казалось, что этим они навсегда связаны воедино и Айсе стала такой его частью, без которой он больше существовать не может.
Кристиан растянулся в траве. Высоко над ним мигали огни какого-то самолета покидающего город. Черный дрозд пел свою территориальную песнь. Кристиан перевернулся на живот, лицом вниз, и вдохнул до боли знакомый запах теплой земли. Он запустил в нее пальцы, будто собирался намертво вцепиться в землю, в затылок ему светило заходящее весеннее солнце.
* * *
Айсе промчалась по лестнице мимо Зафира наверх, в свою комнату. Трепеща, положила стихотворение обратно в папку. Она ходила взад и вперед, бросилась на постель, но тут же снова встала, подошла к окну и в конце концов уселась за письменный стол.
