— Разве ты не рада? — спросил Ахмет.
У Айсе ком подступил к горлу.
— Да, конечно, только это как-то…
— Мы собирались сказать тебе об этом только тогда, когда все уже будет организовано. Возможно, это получилось для тебя несколько неожиданно, — сочувственно произнес Ахмет и обратился к Антае: — Ей еще нужно свыкнуться с этой мыслью.
Ата подала свежий чай. Она тоже улыбалась Айсе.
— Альпийский воздух определенно пойдет тебе на пользу, — сказала она ободряюще.
— Если ты не хочешь ехать, то поеду я, — шутливо сказал Зафир, — мне давно хотелось побывать в интернате для девочек.
На последней странице проспекта Айсе увидела фотографии «жизни в интернате». Читающая девочка лежит на кровати. В открытое окно видны заснеженные ели. На другой картинке три девочки весело смеются в объектив камеры.
Айсе надела солнечные очки, и никто не увидел ее слез, пока она молча перелистывала глянцевый проспект своего проданного будущего.
* * *
Под вечер небо нахмурилось. Сумерки сгустились раньше обычного, и уже во время ужина за окнами стало черно, как глубокой ночью. Сославшись на сильную головную боль, Антая еще до десерта удалилась в свою комнату. Все молчали, было слышно только постукивание столовых приборов.
— Надвигается гроза, — сказал Ахмет. — На ночь закройте окна.
Вернувшись к себе, Айсе, стоя у распахнутого окна, считала секунды, на которые вспышки молнии, сопровождаемые раскатами грома, разрывали мрак. Еще можно было различить места, где стояли кресла, оставившие после себя в газоне маленькие вмятины. Где-то громко хлопнули ставни, ударившись о стену, и дождь звонко застучал по стеклянной крыше павильона, шелестя забарабанил по листьям деревьев. Ветви магнолии прогнулись, точно борясь с дождевыми струями, грозившими посбивать головки цветов.
«Еще четыре ночи ждать, пока мы опять увидимся, — думала Айсе, — и еще два месяца, пока меня не отправят отсюда».
Айсе стало зябко, влажная сорочка прилипла к коже, капли дождя падали ей на шею и стекали в ложбинку между грудей, ставших от холода еще более упругими. Соски отвердели и уперлись в материю. Айсе оставила окно открытым, брызги летели на подоконник; под шорох дождя она села за письменный стол.
Я не знаю, как давно они вынашивали эти планы и за моей спиной предавались размышлениям, как бы попристойнее от меня избавиться. Все были в курсе этого, даже Ата. Но она и словом не обмолвилась. Никто не выдал себя. Они присвоили себе мое время. Распоряжаются им как вещью, за которую они заплатили. Они считают это благодеянием, я должна-де гордиться и быть им благодарна, сказала Ата. Это же один из лучших интернатов в Швейцарии. После летних каникул они собираются отправить меня туда, подальше от дома, в горы.
Кристиан подобен участку земли, который я возделываю, мы возделываем друг друга, и разлучить нас значит обречь на опустошение, земля засохнет, и я превращусь в кучу бесплодной глины.
Было полчаса до полуночи, и Айсе собиралась как раз лечь, когда услышала, как в соседней комнате Зафир открыл дверь. Она на цыпочках проскользнула следом за ним, вниз по лестнице. В ветровке и кроссовках он отодвинул в гостиной дверь в сад. Айсе остановилась возле камина.
— Зафир, — прошептала она, — куда ты собрался?
Он обернулся и умоляюще поднял руки.
— Иди спать, — сказал он, — что ты за мной крадешься?
— Куда ты собрался? — повторила она, на этот раз громче.
— Послушай, мне надо уладить кое-какие дела. — Он тяжело дышал.
Зафир стоял спиной к двери, наполовину скрытый темнотой, лунный свет рассекал его лицо на две половины. Айсе был виден лишь левый карий глаз, тогда как другой оставался скрытым во тьме. Как бы издалека к ней протянулась его рука и погладила по щеке.
— Все будет хорошо, — сказал он. — А теперь мне надо идти.
— Нет, останься. Я думаю, нам следовало бы еще поговорить об интернате, — сказала она и ухватила его за рукав, словно желая удержать.
Но Зафир уже вырвался; накинув на голову капюшон, он, согнувшись, помчался сквозь ливень по газону и исчез среди деревьев в ночи.
Голубой свет телевизора неугасающим огнем мерцал в комнате Айсе. Она лежала перед ним на полу, подперев голову руками. На экране какая-то пара рука об руку бежала по пляжу, мчавшиеся автомобили на полной скорости летели через ограждения под откос. Где-то мужчина застрелил жену, а потом застрелился сам. Извергался вулкан, потоки ярко-красной лавы беззвучно и грозно растекались по долине, а на другом канале мужчина и женщина поднялись на вершину холма, и Айсе услышала, как он, вытянутой рукой указывая вдаль, произнес: «За этими зелеными горами лежит Сан-Франциско, и самое прекрасное заключается в том, что мы не видим его».
Айсе отключила звук, нажала кнопку регулировки цвета и медленно лишила изображение красок: красный цвет исчез с губ женщин, небо стало серым, деревья черными. Девушка, метавшаяся по клубу, поблекла, посетители танцевали в бесцветном свете, и черно-белое изображение создавало впечатление, будто все это уже стало прошлым. Хотя на самом деле это было моментальным снимком ее молодости, и Айсе подумала, что всем им суждено когда-нибудь умереть и у каждого есть смерть, которую он повсюду таскает с собой, смерть, о которой они только забыли, несмотря на то что это было, пожалуй, единственное, что всех их связывало друг с другом. Словно в замедленной съемке, перед внутренним взором Айсе проходила их жизнь, она видела свадьбы и следующие за ними разводы, и молодых женщин, самоуверенно вышагивающих в подогнанной под стандарт красоте своей, видела жилища и крики детей, отпуска и унаследованные дома. А над всем, словно указующий перст, беззвучно описывала круги часовая стрелка. И тогда она снова вспомнила о девушке, которая бросилась с крыши школы, вспомнила царапающий звук мела, которым обрисовывали ее распластанное на земле тело, контур тени, прежде чем навеки стереть ее.
Позднее Айсе разорвала интернатский буклет, бросила его в корзину для мусора и расстелила на полу карту мира. Дождь до сих пор не перестал, но теперь это был тихий, успокаивающий шелест за окном, и Айсе, точно укрытая в безопасном месте, склонилась над картой, водила пальцем по зеленым равнинам, рассматривала краски океанов, горные цепи, ледники и обозначенные красными кружочками центры людского скопления, произнося про себя названия: «Огненная Земля, Тимбукту, Шанхай». В этих звуках слышался ей призывный зов далей, некое великое обещание, и она желала ввергнуться в самую суть звучания и колорита этих названий, подобно тому как бросилась с крыши девочка — не прощаясь и без надежды на новую встречу.
Меридианы сетью обтягивали земной шар — страховочное полотно, которое подбрасывает его в воздух и снова ловит. Стены комнаты были сейчас мертвы, и дом настолько же мало принадлежал ей, как мало он прежде принадлежал Кристиану. Придет время, и в дом въедет другая семья, и эта крыша будет защищать кого-то другого.
