Я вспоминал, как навещал Пателя в больнице. Жизнь его была уже вне опасности. Мне нужно было прощение. Словно я сам пырнул его ножом.
Не сдавайся. Это пройдет, пройдет. Это вполне естественно. Что может быть естественней: убить человека, которого любишь (любишь? любила?), а потом желать смерти себе.
Не тюрьма — могила. Как будто она лежала с ним в одном гробу. Я не мог ее вытащить. Я не мог тайком выносить наружу землю — мог только вносить воздух. Сколько его надо было внести — целую камеру? — прежде чем ненависть начала отступать? Прежде чем Сара вернулась ко мне. И к себе.
Прежде чем ты стала опять ты.
Бывают часы, дни — и всегда будут, — когда тебе по-прежнему хочется, чтобы ты не была ты. Никогда не была, с самого рождения. Или хочется верить, что это сделал кто-то другой, — как это могла быть я? Что кто-то другой совершил поступок, который приписали тебе.
Но в этот день, в особый, в годовщину дня, когда ты его совершила, ты знаешь, что поверить такому нельзя.
41
«Сааб» выехал из туннеля. Боб выбрал ряд, ведущий ко второму терминалу. Между нами было три машины. Перестраиваясь в тот же ряд, я уменьшил интервал до двух машин. Пять минут седьмого. Аэропорт с его внезапной спешкой.
«Сааб» повернул к автостоянке краткого пребывания второго терминала. Краткого? Небольшое замедление, потом мы оба въехали в здание многоэтажной стоянки и начали подъем по спирали. На четвертом этаже были свободные места, и когда «сааб» занял одно из них, я проехал мимо до конца, развернулся и встал там, откуда мог наблюдать.
Почти минуту никто из «сааба» не выходил. Последняя возможность изменить план? Принять сердцем другое решение? Ключ зажигания по-прежнему торчал в замке. Кристина по-прежнему сидела рядом с Бобом.
Хотя каким он, собственно, был — первоначальный план? «Краткое пребывание» может растянуться надолго. Машина может стоять там и стоять, пока кто-нибудь не заинтересуется, пока Саре не придется с ней разбираться — с ней тоже. Отвод глаз, недешевая бутафория, «сааб» самой лучшей модели, если план именно такой, — но все равно лишь малая часть того, что он готов бросить.
Делаешь шаг, переступаешь черту.
Но люди вытворяют и более странные вещи. А некоторым, мог он подумать, как, например, той, что пока еще была рядом с ним, выбора не остается. Отворачиваются на секунду — и жизнь за спиной взрывается.
Его самооправдание? Он взял с нее пример? Зачем избегать риска — мир не избегает.
Она сидела рядом с ним в машине и, похоже, ждала. Смотрела, как он колеблется, как он психует. Все зависело от него.
Отблески и тени мешали мне их разглядеть. «Сааб» стоял ко мне задом. Можно было бы вообразить, что машина пуста, но (колеблясь, психуя?) он еще не выключил фары.
Исчезнувшие люди… Это часто начинается с брошенной машины. На многоэтажной стоянке, к примеру. Пункт отбытия. Пункт, где по той или иной причине человек пытается стать кем-то другим, выйти из собственной жизни.
Исчезнувшие люди: тоже мой хлеб сейчас. Исчезнувшие люди и супружеские проблемы. Порой одно сводится к другому.
Он выключил наконец фары. Она вышла первой. Его дверь открылась медленней. Да, из двоих она была лидером. Она терпеливо вела его через все это, как спотыкающегося инвалида. Она из тех, что в критической ситуации берут командование на себя.
И правда: пока она шла впереди него к багажнику, я успел разглядеть в ней что-то такое, из-за чего склонный подчиняться мужчина, оказавшийся с ней рядом, вполне мог превратиться в бессловесного, послушного пса. Темные омуты глаз. Кожа словно бы бескровная под жестким светом.
Он открыл багажник, действуя точно по молчаливому приказу. Вынул два чемодана — опять два, все те же два. Он мог бы показаться ее шофером, помогающим ей с багажом в расчете на чаевые, если бы, когда он опустил чемоданы, его руки не двинулись, как к чему-то, гораздо больше в них нуждающемуся, к ее щекам. Будто ставил на полку дорогую вазу.
Я открыл дверь машины. Струя холодного воздуха. Рев самолетов и запах, резкий и слегка тошнотворный, авиационного топлива, смешанный с запахом холодного бензина от стоящих машин. Запах экстренности (он у нее есть).
Она отвела его ладони от своего лица. Нежно-твердо. В нескольких шагах от них, около лифта, стояли багажные тележки, и она решительно двинулась туда.
Нищая студентка. В этом элегантном черном костюме, бросающемся в глаза на фоне грязного цемента? Невероятно.
Она прикатила тележку. Он ждал с ее пальто. Поставил на тележку чемоданы и ее ручную кладь. Закрыл багажник, запер машину, взялся за ручку тележки и начал толкать.
Я схватил куртку. Они направлялись к лифту, повернувшись ко мне спиной, и я пошел следом.
Соблазн, конечно, был большой. Постоять рядом, дожидаясь лифта, и войти с ними вместе. Как бы они узнали? Нет, нельзя. Нарушение правил. Никогда не рискуй оказаться замеченным. Проведи границу и не переступай.
Но теперь я жалею. Вошел бы, на короткое время спуска, в их пространство. Засек бы все сигналы вблизи, под ярким светом лифта. Уловил бы запахи. Может, даже изобразил бы на лице ничего не значащую мимолетную улыбку незнакомца. Словно понятия ни о чем не имею.
Посмотрел бы на нее, на него. Он бы — на меня. И потом я всегда бы знал, что мы взглянули друг другу в глаза.
Я прошел мимо них и спустился пешком. Профессиональная осторожность плюс человеческий такт? Пусть наедине проведут эти несколько секунд спуска в зал отправления. Может быть, каждая из этих секунд…
Одно из слов, которые я узнал от Сары, слово, имеющее отношение к человеческой близости: аура. То ли латинское, то ли греческое — как «гинеколог». Означает — дыхание, дуновение, свечение.
Вошел бы в лифт — побывал бы в их ауре. Какая аура у Кристины?
А у Сары?
Спускался я медленно. Когда я оказался в переходе, ведущем к терминалу, они уже вышли из лифта и были на несколько шагов впереди.
Аэропорт похож на конвейер: желоба, рукава, фильтры. Громадная перемалывающая система, которая уничтожает ауру, — но она же порой выявляет ее. Столько отправлений, столько прибытий; попробуй отличи простое прощание от агонии, друзей от любовников. Людей охватывает волнение, они обнимаются, смотрят друг на друга, целуются. Что означают эти мокрые глаза? Жду тебя в субботу? Прощай навсегда?
Все эти нежности в общественном месте. Но здесь это обычное явление, здесь это в порядке вещей.
Помимо прочего — мечта детектива. Ты часть толпы. На тебя не обратят внимания, пусть даже ты заденешь их плечом.
Но можно и не быть детективом. Что-то в крови. Кто этого не делал — не стоял, не сидел, вглядываясь, на краю большой толчеи? Кто при этом просто так, любопытства ради, не выхватывал взглядом, точно шпион, какую-нибудь одинокую фигуру или пару, не следил за каждым их движением, не пытался читать по губам? Не задумывался, что они собой представляют?
