– И со мной тоже.
– Ты куда собрался?
– Заказывай, что хочешь. – Я выудил из кармана карточку от номера, отдал ему. – Оставлю счет открытым. Скажи, чтоб на номер все записали.
– Поттер… – Он отшвырнул салфетку, кинулся было за мной, но остановился и – к моему превеликому удивлению – расхохотался. – Ну давай, иди. Что у тебя там – новый друг, важное дело?
– Со мной много чего произошло.
– Ну, – самодовольно, – уж не знаю, что там произошло с тобой, но могу сказать, что со мной всего произошло в пять тыщ раз больше. Такая неделька выдалась. Про такое только книжки писать. Пока ты тут в отеле прохлаждался, я… – он шагнул ко мне, коснулся моей руки. – Погоди-ка. – У него зазвонил телефон, он отвернулся, затараторил на украинском и быстро оборвал звонок, увидев, что я пошел к двери.
– Поттер. – Он ухватил меня за плечи, пристально изучил мои зрачки, потом развернул меня и потащил обратно, ногой закрыв за собой дверь. – Ты охренел, что ли? Ты как из “Ночи зомби”. Какой нам там с тобой фильм нравился? Черно-белый? Не тот, который “Живые мертвецы. а про поэзию…
– “Я гуляла с зомби”. Вэла Льютона.
– Точняк. Он самый. Садись. Трава тут забористая, даже если регулярно куришь, надо было тебе сказать…
– Не курил я никакой травы.
– …потому что, говорю тебе, когда я сюда впервые приехал, лет двадцать мне, может, было, я дул тогда каждый день, думал, мне все нипочем и… господи ты боже мой. Сам виноват. Повыпендриваться решил в кофе-шопе. “Дай-ка мне чего посильнее”. Ну тот мужик мне и дал. Три раза затянулся – и все, ноги не держат! Стоять не могу! Такое ощущение, что я вообще ходить разучился! Перед глазами все сжимается, ни один мускул не контролирую. Вообще от реальности отключился!
Он подвел меня к кровати, уселся рядом со мной, приобнял за плечи.
– Ну и короче, ты меня знаешь, но такого – никогда не было! Сердце стучит, я как будто бегу, бегу, а при этом сижу ведь, вообще не двигаюсь – не понимаю, где нахожусь, темно – ужас! Я один-одинешенек, раскис немножко, ну там – мысленно говорю с Богом: “Что я такого сделал?”, “За что мне это?” Как оттуда ушел – не помню? Кошмарный сон, да и только. И это, ты подумай, всего лишь трава. Трава-а! Выхожу на улицу, ноги как кисель, хватаюсь за стойку для велосипедов на площади Дам. Все казалось, машины на тротуар заедут и меня все передавят. Наконец добрался кое-как до дома своей девчонки на Йордаане и долго-предолго лежал в ванне без воды. Так что… – Он с подозрением посмотрел на мою заляпанную кофе рубашку.
– Не курил я ничего.
– Знаю, знаю, ты уже говорил! Просто историю рассказываю. Думал, тебе интересно будет. Ничего, в общем, страшного, – сказал он. – Проехали. – Наступившая тишина, казалось, будет тянуться вечно. – Забыл сказать… забыл сказать, – он налил мне минералки, – после того раза, короче. Когда я бродил по Даму? Мне еще три дня потом плохо было. Подружка мне говорит: “Давай, Борис, выйдем, погуляем, хватит лежать, так все выходные пролежишь”. Ну и я наблевал в музее Ван Гога. Чисто-культурно.
Холодная вода хлестнула по больному горлу, по коже пошли мурашки, накатилось нутряное, телесное воспоминание из детства: жгучее солнце над пустыней, жгучее послеобеденное похмелье, в выстуженной кондиционером комнате зуб на зуб не попадает. Нас с Борисом тошнит так, что все время тянет блевать, и от этого нам так смешно, что блевать тянет еще сильнее. В горле стоят засохшие крекеры, которые мы едим у меня в комнате.
– А кстати, – Борис искоса поглядел на меня, – может, ты подхватил что-то? Если б не Рождество, я б сбегал, купил тебе что-нибудь от живота. Ну-ка, давай!
Он наложил еды на тарелку, сунул ее мне. Вытащил бутылку шампанского из ведерка со льдом, вылил остатки в мой недопитый стакан с апельсиновым соком (который, сам он, кстати, и не допил).
– Вот так, – он поднял бокал с шампанским. – С Рождеством тебя! Долгих нам с тобой лет жизни! Христос родился, славьте Его! Таа-ак. – Он выпил шампанское залпом, пододвинул тележку к себе поближе и принялся накладывать себе еды в керамическую миску из-под хлеба. – Прости, я понимаю, что ты хочешь обо всем узнать, но я такой голодный, что сначала все-таки поем.
Паштет. Икра. Рождественский хлеб. Несмотря на все, и я был голоден, а потому решил, что надо ловить момент и спасибо сказать за еду на столе, и тоже принялся есть, и какое-то время мы с ним молчали.
– Получше? – наконец спросил он, бросив на меня взгляд. – Ты весь дохлый, – он подложил себе еще лососины. – Тут всех гриппом косит. Ширли тоже болеет.
Я молчал. Я только-только начал осознавать, что он сидит рядом, в одной со мной комнате.
– Я думал, ты отвалил куда-нибудь с девчонкой. В общем – про то, где мы с Юрием были, – сказал он, когда я так ничего ему и не ответил. – Мы были во Франкфурте. Ну, это я уже говорил. Что было – с ума сойти! Но, – он залпом допил шампанское, подошел к мини-бару, присел на корточки и заглянул внутрь…
– Мой паспорт у тебя?
– Да, твой паспорт у меня. Ого, а тут отличное винцо! И славные бутылочки “Абсолюта”.
– Где он?
– А… – Он вприпрыжку вернулся к столу, зажав под мышкой бутылку красного вина – три маленьких бутылочки с водкой он засунул в ведерко со льдом. – Держи, – он вытащил паспорт из кармана, небрежно швырнул его на стол. – Так, – он снова уселся, – ну что, тост?
Я так и застыл, сидя на кровати с недоеденной тарелкой еды на коленях. Мой паспорт.
Наступила долгая тишина, Борис перегнулся через стол, щелкнул средним пальцем по краешку моего бокала – резкое, хрустальное звяканье, так после ужина стучат ложкой по стакану с водой, чтоб привлечь внимание гостей.
– Не уделите ли мне минутку внимания? – иронично спросил он.
– Что?
– Выпьем? – Он поднял бокал.
Я потер лоб:
– И за что?
– А?
– За что пьем-то?
– За Рождество. За благодать божью. Сойдет?
Мы с ним молчали – пока еще не враждебно, но сердитость, неуступчивость так и ширилась между нами. Наконец Борис развалился в кресле, кивнул на мой бокал, спросил:
– Прости, что спрашиваю, но как перестанешь сверлить меня взглядом, может?..
– Наверное, когда-нибудь я все пойму.
– Ты о чем?
– Наверное, когда-нибудь я у себя в голове все разложу по полочкам. Та еще будет работенка. Например, это сюда… это сюда… В две разные кучки. Может, в три.
– Поттер, Поттер, Поттер… – ласково, чуть насмешливо сказал он, наклоняясь ко мне, – ты такой придурок. Не ценишь ты красоту, не умеешь быть благодарным.
– “Не умею быть благодарным”. За это, наверное, и выпью.
– Ну чего ты? Помнишь, как мы с тобой весело однажды отпраздновали Рождество? Что, прошли счастливые денечки? Не вернуть их больше? Помнишь, как твой отец, – он повел рукой широким, театральным жестом, – тогда, в ресторане? Как мы радовались, как пировали? Какой веселый вышел праздник! Неужели ты не хранишь в сердце эти воспоминания?
