– Ну, чо скажешь? – спросила она, ощутимо дохнув на меня “Джуси фрут”.
– Чума просто, – сказал я, глядя, как мимо окна проплывает пирамида, потом Эйфелева башня, слишком потрясенный, чтоб все это осознать.
– Думаешь, сейчас – это чума? – спросил отец, постукивая ногтем по рулю – у меня это его постукивание ассоциировалось с полуночными ссорами, когда он приходил домой с работы на взводе. – Подожди, вот увидишь, как тут ночью все освещено.
– А вон там, видишь? – Ксандра потянулась, чтобы указать на что-то в окне с отцовской стороны. – Там вулкан. И он извергается.
– Только сейчас, по-моему, его как раз чинят. Но теоретически – да. Каждый час, в начале часа. Раскаленная лава.
– Через триста метров поверните налево, – раздался механический женский голос.
Карнавальные цвета, гигантские головы клоунов, везде буквы XXX – вся эта необычность и пьянила меня, и слегка пугала. В Нью-Йорке мне все напоминало о маме – каждое такси, каждый закоулок, каждое облачко, наползавшее на солнце, – но здесь, в раскаленной каменной пустоте, начинало казаться, будто ее и вовсе не существовало, тут я и вообразить себе не мог, что она смотрит на меня с небес. Ее бесследно выжгло разреженным воздухом пустыни.
Мы ехали, и невозможный горизонт рассыпался на дебри парковок и аутлетов, один за другим – безликие витки торговых центров, магазинов электроники, “Тойз-ар-ас”, супермаркетов и аптек “Работаем круглосуточно”, и не поймешь, где тут начало, а где конец. Небо было бесконечным, нетореным, будто морское. Я сражался с сонливостью – жмурился в ослепительном свете – и, заторможенно вбирая в себя дорого пахнущий кожаный салон, все думал об одной истории, которую слышал от мамы: как однажды отец, когда они с мамой еще только встречались, заехал за ней на позаимствованном у друга “порше”, чтобы произвести на нее впечатление.
О том, что машина была не его, она узнала только после свадьбы. Ей это казалось смешным, но если вспомнить другие, менее забавные факты, которые выплыли наружу после того, как они поженились (например, что его, подростком, за какие-то неизвестные нам правонарушения несколько раз забирали в полицию), то удивительно, что она вообще смогла найти во всей этой истории хоть что-то веселое.
– А давно у тебя эта машина? – спросил я, перебив их беседу впереди.
– Мммм… черт… да где-то чуть больше года, верно, Ксан?
Года? Я все еще переваривал эту информацию – выходит, что у отца появилась машина (и Ксандра) до того, как он сбежал, – когда, вскинув голову, увидел, что полоса торговых центров сменилась бесконечным с виду частоколом маленьких, украшенных гипсовой лепниной домиков. Несмотря на ощущение прямоугольного выбеленного однообразия – ряд за рядом каких-то прямо кладбищенских надгробий – некоторые дома были выкрашены веселенькой краской (“мятная зелень”, “алая вербена”, “млечный путь”), и что-то волнующе иноземное было в резких тенях и игольчатых пустынных растениях. После города, где места вечно не хватало, я был даже приятно удивлен. Пожить в доме со двором, даже если всего двора там одни кактусы и коричневые булыжники, – это что-то новенькое.
– А это все еще Лас-Вегас? – Я будто в игру играл, пытаясь углядеть, чем один дом отличается от другого: там арка над дверью, там – бассейн, там – пальмы.
– Это совсем другая его часть, – отозвался отец, резко выдохнув, затушив уже третью “Вайсрой”. – Этого туристы уже не видят.
Хоть ехали мы уже довольно долго, я не видел ни одного указателя, и вообще непонятно было, куда мы едем, в каком направлении. Горизонт был однообразным, одинаковым, и я боялся, что мы проедем все эти крашеные домики насквозь и окажемся в какой-нибудь солончаковой пустоши, на выжженной солнцем стоянке трейлеров, прямо как в кино.
Но, к моему удивлению, вместо этого дома только начали расти: замелькали вторые этажи, дворы с кактусами и заборами, бассейны, гаражи на несколько машин.
– Ну вот, приехали, – сказал отец, свернув на дорогу за внушительным гранитным указателем с медными буквами: “Ранчо у Каньона теней”.
– Ты живешь здесь? – я был впечатлен. – Тут каньон есть?
– Не, просто так называется, – сказала Ксандра.
– Тут несколько разных застроек, – сказал отец, пощипывая переносицу. По его тону – скрипучему, пересохшему без выпивки голосу – было слышно, что он в плохом настроении и устал.
– Ранчевые кварталы, так их называют, – сказала Ксандра.
– Да, точно. Неважно. Да заткнись ты, сука! – рявкнул отец, когда дама из навигатора снова вклинилась со своими инструкциями, и выкрутил громкость.
– И у всех типа как разная тематика, – добавила Ксандра, набирая мизинцем блеск для губ. – Есть “Деревня ветров”, есть “Призрачная гряда”, есть “Дома танцующих ланей”. “Знамя духов” – это там, где гольфисты? А самый жирный квартал – “Энкантада”, сплошная инвестиционная недвижимость… Малыш, поверни-ка здесь, – сказала она, хватая отца за руку.
Отец продолжал рулить прямо и ничего не ответил.
– Твою мать! – Ксандра обернулась, поглядела на исчезающую за машиной дорогу. – И почему ты всегда выбираешь самый длинный путь?
– Так, не надо мне тут про объезды. Ты не лучше этой лексусной тетки.
– Да, но так же быстрее. Минут на пятнадцать. А теперь придется объезжать все “Лани”.
Отец раздраженно выдохнул:
– Слушай…
– В чем сложность-то – срезать через “Цыганскую дорогу”, два раза повернуть налево, а потом направо? Всего-то. Если уйти на Десатойя…
– Так. Хочешь за руль? Или дашь уже мне вести эту гребаную машину?
Я знал, что когда отец говорит таким тоном, с ним лучше не связываться – и Ксандра это, похоже, тоже знала. Она резко развернулась обратно и – явно нарочно, чтобы позлить отца – врубила на полную громкость радио и принялась перещелкивать шумы и рекламные ролики.
Динамики были такие мощные, что я чувствовал их вибрацию сквозь белую кожу сиденья. Каникулы, я так о них мечтал... Свет карабкался и прорывался сквозь буйные пустынные облака – бесконечное кислотно-голубое небо, будто в компьютерной игре или галлюцинациях летчика-испытателя.
– “Вегас-99” угощает вас восьмидесятыми и девяностыми, – раздалась по радио торопливая скороговорка, – и на очереди у нас Пэт Бенатар, а вы слушаете “Стрип-перерывчик” с королевами восьмидесятых!
Добравшись до “Ранчо Десатойя” – до Пустынного тупика 6219, где во дворах то тут, то там были свалены кучи стройматериалов, а по улицам кружил песок, мы свернули к огромному дому в испанском, а может, и мавританском стиле – с массивной бежевой лепниной, арочными фронтонами и черепичной крышей, изогнутой в самых неожиданных местах. Меня поразила какая-то бесцельность дома, его растопыренность – карнизы, колонны, замысловатая кованая дверь, которая отдавала киношными декорациями, как в домах из мыльных опер компании “Телемундо”, которые швейцары вечно смотрели в багажной комнате.
