– Верно. Слишком жарко сегодня для выпивки. А мой отец пьет столько, что у него нервы в ногах поотмирали.
– Серьезно?
– Это называется, – он скривил лицо, пытаясь все выговорить, – периферийная невропатия (у него это прозвучало как “пэрыфэрийная нэвропатия”). – В больнице, в Канаде, его заново ходить учили. Он встает – и валится на пол – носом, кровь идет – ржака!
– Звучит забавно, – сказал я, вспоминая, сколько раз я видел, как отец на карачках ползет к холодильнику за льдом.
– Очень. А твой что пьет? Твой отец.
– Скотч. Когда пьет. Но он типа завязал.
– Ха! – сказал Борис так, будто это он уже слышал. – И моему надо на него перейти – хороший скотч тут дешевый. Слушай, хочешь взглянуть на мою комнату?
Я ожидал чего-то в духе моей комнаты, но, к моему удивлению, он привел меня в какую-то насквозь провонявшую “Мальборо” зашторенную конуру, где повсюду лежали стопки книг, а на полу были свалены пустые пивные бутылки, пепельницы, охапки несвежих полотенец и грязной одежды. На стенах трепыхались куски цветастой ткани – желтой, зеленой, бордовой, пронзительно-синей, а над кроватью с батиковым покрывалом висел красный флаг с серпом и молотом. Казалось, будто русский космонавт потерпел крушение где-то в джунглях и соорудил себе пристанище из государственного флага и всех местных саронгов и тканей, которые попались ему под руку.
– Твоя работа? – спросил я.
– Сложил и сунул в чемодан, – ответил Борис, плюхаясь на безумного цвета матрас. – Чтобы потом все снова развесить, нужно минут десять. Будем смотреть “S.O.S. Айсберг”?
– Конечно.
– Классный фильм. Я его шесть раз видел. Помнишь, как она в самолет садится, чтобы их со льдины спасти?
Но “S.O.S. Айсберг” мы тем вечером так и не посмотрели, может, потому, что никак не могли перестать болтать, чтоб спуститься вниз и включить телевизор. Жизнь у Бориса оказалась в сто раз интереснее, чем у кого-либо из моих сверстников. Учился он, похоже, только периодически и в самых захудалых школах – в глуши, где работал его отец, зачастую вообще не было никаких школ.
– Ну, есть пленки, – сказал он, потягивая пиво и косясь на меня одним глазом. – И можно сдавать экзамены. Только для этого надо иметь выход в интернет, а иногда где-нибудь на канадской окраине или на Украине его не бывает.
– И что ты делал?
Он пожал плечами:
– Типа читал много.
Один учитель в Техасе, сказал он, скачал ему из интернета программу.
– Нов Элис-Спрингс школа-то должна была быть?
Борис расхохотался:
– Еще бы! – ответил он, сдув с лица потную прядку волос. – Но после смерти мамы мы какое-то время жили на Северной территории, в Арнхемленде – в городе Кармейволлаг. Город, одно название. На километры кругом – глухомань, трейлеры, в которых живут шахтеры, и заправка с баром – пиво, виски и сэндвичи. Ну и, в общем, бар держала жена Мика, Джуди ее звали. И я целыми днями, – он шумно отхлебнул пива, – целыми днями смотрел с Джуди мыло по телику, а по вечерам стоял с ней за прилавком, пока отец и его ребята нажирались. А как муссон, так и телик не посмотришь. Джуди кассеты держала в морозилке, чтоб не испортились.
– Испортились – как?
– От сырости плесень росла. На туфлях плесень, на книгах. – Он пожал плечами. – Я тогда не так много разговаривал, как сейчас, потому что не слишком хорошо говорил по-английски. Стеснялся очень, сидел там один, вечно сам по себе. Но Джуди – Джуди все равно со мной разговаривала и была ко мне добра, хотя я ни черта не понимал, что она там говорит. Каждое утро я к ней приходил, она мне готовила одно и то же неплохое жаркое. И дождь, дождь, дождь. Я подметал пол, мыл посуду, помогал ей в баре убираться. Ходил за ней, как гусенок. This is cup, this is broom, this is bar stool, this pencil
[39]
. Вот и вся моя школа. Телевизор, кассеты “Дюран Дюран” и Боя Джорджа – и все на английском. Самый любимый ее сериал был – “Дочери Маклеода”. Мы его всегда вместе смотрели, а если я чего не знал – она объясняла. И мы потом обсуждали этих сестер и плакали с ней вместе, когда Клэр погибла в автокатастрофе, и она говорила, что если б у нее была такая ферма, как Дроверс-Ран, она б забрала меня туда с собой и мы с ней жили бы там счастливо, а куча женщин бы на нас работала, как это было у Маклеодов. Она была совсем молодая, симпатичная. Блондинка, кудрявая, глаза красила синим. Муж обзывал ее шлюшкой и свиным рылом, но мне она казалась похожей на Джоди из сериала. Целыми днями она со мной разговаривала и пела – я с ней выучил слова всех песен в музыкальном автомате. “В городе ночь, тьма нас зовет…” И скоро я стал профессионалом. Спик инглиш, Борис! В польской школе нас немного учили английскому: хэллоу, экскьюз ми, сенк ю вери мач, а тут два месяца с ней – и я как начал болтать, болтать, болтать! С тех пор и не затыкался. Ко мне она всегда относилась хорошо, по-доброму. И это при том, что она каждый день заходила на кухню и рыдала там, потому что до смерти ненавидела Кармейволлаг.
Было уже поздно, но за окном было еще жарко, светло.
– Слушай, умираю – есть хочу, – сказал Борис, вставая и потягиваясь так, что в просвете между его камуфляжными штанами и потрепанной футболкой показалась полоска живота – впалого, мертвенно-белого, будто у постящегося святого.
– А есть еда?
– Хлеб с сахаром.
– Прикалываешься?
Борис зевнул, потер воспаленные глаза.
– Ты что, никогда не ел хлеб, посыпанный сахаром?
– А больше ничего нет?
Он устало дернул плечами.
– Есть скидочные купоны на пиццу. Проку как от козла молока. В такую даль они не доставляют.
– Я думал, у вас всегда повара были.
– Ну да, были. В Индонезии. И в Саудовской Аравии тоже. – Он курил, я от сигареты отказался, он был как будто под кайфом, покачивался и подергивался, будто под музыку, хотя музыки никакой не играло. – Очень клевый парень, его звали Абдул Фаттах. Это значит “Прислужник того, кто открывает врата страждущим”.
– Ладно, слушай. Давай тогда ко мне пойдем.
Он шлепнулся на кровать, зажав ладони между коленей.
– Только не говори, что эта ваша телка готовить умеет.
– Нет, она работает в баре, где подают закуски. Иногда она приносит домой всякую еду.
– Гениально, – сказал Борис, вставая и слегка пошатываясь.
Он уже выпил три бутылки пива и сейчас пил четвертую. Возле двери он протянул мне зонтик.
– Эээ, это зачем?
Он открыл дверь и вышел на улицу.
– Так идти прохладнее, – сказал он. Лицо под зонтом у него было синеватым. – И не обгоришь.
