– Сомневаюсь, – ответил я.
– Тихо, – сказал Борис, привстав, потянувшись за сигаретами. – Так, смотри. Вот они, плохие парни.
– Ты раньше этот фильм видел?
– Не поверишь, с русской озвучкой. Слабенькой русской озвучкой. Девчачьей. Верное слово, как думаешь? Они как учителя выражались, не как мужики с оружием, я вот о чем.
14
Хоть тогда у Барбуров я и был раздавлен горем, но отсюда квартира на Парк-авеню виделась мне потерянным раем. Со школьного компьютера я мог теперь проверять почту, но писатель из Энди был никудышный, и его ответные письма были до отчаяния безличными. (“Привет, Тео. Надеюсь, ты отлично провел каникулы. Папа купил новую яхту – назвал “Авессалом”. Мама, сказала, что ноги ее там не будет, ну а меня, к сожалению, заставили. Японский в этом году идет что-то туго, но в остальном все нормально”.) Миссис Барбур прилежно отвечала на мои бумажные письма – писала строчку-другую на заказанной в “Демпси и Кэрролл” почтовой бумаге с монограммой, но в ее ответах не было ничего личного. Она всегда спрашивала: “Как ты?”, а в конце всегда писала, что думает обо мне, но ни разу – “Мы по тебе соскучились” или “Как бы нам хотелось снова тебя увидеть”.
Я писал и Пиппе в Техас, хотя она так плохо себя чувствовала, что ничего не написала в ответ – да и какая разница, большинство писем ей я так и не отправил.
Дорогая Пиппа, как твои дела? Нравится ли тебе в Техасе? Я много думаю о тебе. Удалось ли покататься на той лошади, которая тебе понравилась? Здесь все здорово. Жарко ли там у вас, потому что у нас тут очень жарко…
Нет, это звучало убого, я выкинул письмо и начал заново.
Дорогая Пиппа, как ты там? Я много о тебе думаю и надеюсь, что у тебя все нормально. Надеюсь, что в Техасе все нормально здорово. Признаюсь, мне тут совсем не круто, но я завел пару друзей и потихоньку привыкаю. Скажи, а ты скучаешь по дому? Я скучаю. Я очень скучаю по Нью-Йорку. Как бы я хотел, чтобы мы с тобой жили поближе друг к другу. Как твоя голова? Надеюсь, получше. Прости, что…
– Подружке пишешь? – спросил Борис – он читал у меня через плечо, хрустя яблоком.
– Отвали.
– А что с ней случилось? – когда я не ответил, спросил снова: – Ты ее ударил?
– Чего? – перепросил я, слушая вполуха.
– Ну, я про голову ее. Ты поэтому извиняешься? Врезал ей или как?
– Да, конечно, – ответил я, но по его очень серьезному, очень сосредоточенному лицу вдруг понял, что он не шутит.
– Ты что, думаешь, я девчонок бью? – спросил я.
Он пожал плечами:
– Ну, вдруг она сама нарвалась.
– Ээээ, мы тут в Америке женщин не бьем.
Он оскалился, сплюнул яблочное зернышко.
– Конечно, нет. Американцы просто нападают на страны поменьше, которые расходятся с ними во взглядах.
– Борис, заткнись и вали отсюда.
Но его замечание меня растревожило, и вместо того, чтобы начать письмо к Пиппе заново, я принялся писать Хоби.
Дорогой мистер Хобарт, здравствуйте, как поживаете? Надеюсь, у вас все хорошо. Я так и не поблагодарил вас за вашу доброту ко мне тогда, в Нью-Йорке. Надеюсь, у вас с Космо все нормально, хотя понимаю, что вы оба скучаете по Пиппе. Как у нее дела? Надеюсь, она начала снова заниматься музыкой. И надеюсь, что…
Но – так и не отправил. И потому очень обрадовался, когда получил письмо – взаправдашнее длинное бумажное письмо – от самого Хоби.
– Это у тебя что такое? – подозрительно спросил отец, заметив нью-йоркский штемпель и выхватил письмо у меня из рук.
– Что?
Но отец уже надорвал конверт. Он быстро проглядел письмо и потерял к нему всякий интерес.
– Держи, – сказал он, возвращая мне письмо. – Прости, дружок. Ошибся.
Письмо само по себе уже было прекрасным, осязаемым артефактом – ровный почерк, дорогая бумага, отголосок пустынных комнат, денег.
Дорогой Тео,
Я так хотел получить от тебя весточку, но рад, что ничего не получил, потому что, надеюсь, это означает, что тебе там хорошо и есть чем заняться. У нас уже падают листья, на Вашингтон-сквер желто и сыро, холодает. Утром по субботам мы с Космо слоняемся по Виллидж, я беру его на руки и заношу в сырную лавку – не уверен, что это совсем законно, но барышни за прилавком припасают для него кусочки и обрезки сыра. Он скучает по Пиппе так же сильно, как и я, но, – как и я впрочем – аппетита не теряет. Теперь, когда мороз уже не за горами, мы с ним иногда едим возле камина.
Надеюсь, что ты там уже освоился и завел друзей. Когда я говорю с Пиппой по телефону, голос у нее не слишком-то радостный, хотя здоровье заметно улучшилось. На День благодарения собираюсь слетать к ним туда. Уж не знаю, обрадуется ли мне Маргарет, но Пиппа меня ждет, поэтому поеду. Если Космо пустят в самолет, возьму и его. В письмо вкладываю фото, которое тебе, может, понравится – это чиппендейловское бюро только что доставили в ужасном состоянии, мне сказали, что оно стояло в каком-то сарае, без обогрева, где-то в Уотервлите, Нью-Йорк. Все исцарапанное, иссеченное, крышка разломана надвое, но ты только посмотри на эти заостренные, напряженные когти, которые сжимают шар. Ножки на фото не слишком хорошо вышли, но все равно видно, с какой силой когти в шар впились. Подлинный шедевр, как же жаль, что его так дурно хранили. Не знаю, видно ли тебе, какая у дерева волнистая поверхность – просто невероятно. Магазин же я открываю пару-тройку раз в неделю, по предварительной договоренности, а так, по большей части вожусь в подвале с вещами, которые мне присылают частные клиенты. Миссис Школьник и еще кое-кто из соседей спрашивали про тебя – у нас тут все по-старому, только вот с миссис Чо с корейского рынка случился небольшой удар (совсем небольшой, она уже даже вернулась к работе). А еще кофейня на Хадсон-стрит, которая так мне нравилась, закрылась, очень печально. Утром шел мимо – похоже, там теперь будет… не знаю, как и назвать. Какая-то японская сувенирная лавка. Ну вот, вижу, что опять разошелся и места уже остается мало, но надеюсь, что ты там счастлив и тебе хорошо, и хоть самую малость не так уж и одиноко, как ты опасался. Если я здесь могу что-нибудь для тебя сделать или хоть чем-то помочь, прошу тебя, дай мне знать – и я помогу.
15
Той ночью, пьяный, я лежал возле Бориса на батиковом покрывале и пытался припомнить, как же выглядела Пиппа. Но через голые окна светила такая огромная и прозрачная луна, что вместо этого я стал вспоминать историю, которую мне рассказывала мама, про то, как она в детстве ездила с родителями на конные шоу – на заднем сиденье их старенького “бьюика”.
– Ехать нужно было долго-предолго, иногда часов по десять – по разбитым проселочным дорогам. Колеса обозрения, засыпанные опилками арены для родео, и повсюду стоит запах попкорна и лошадиного навоза. Как-то вечером, в Сан-Антонио, я немного раскисла – мне хотелось к себе в комнату, к моей собаке, улечься в собственную постель, – а папа поднял меня на руки над ярмаркой и велел поглядеть на луну. “Когда тоскуешь по дому, – сказал он, – просто взгляни на небо. Потому что, куда бы ты ни поехала, луна везде – одна и та же”. И потому, когда он умер, а мне пришлось уехать к тетке Бесс… в общем, даже сейчас, в Нью-Йорке, вижу полную луну – и будто это он говорит мне, что не надо глядеть в прошлое, не надо ни о чем жалеть, – что дом там, где я, – она поцеловала меня в нос. – Или где ты, щенуля. Ты – мой центр земли.
