Этот сценарий несчастной любви, разумеется, не мог не повторяться и в дальнейшем.
В двенадцать лет Изабель грезила о Хитклиффе,
[63]
который должен был ответить на ее смятенные чувства среди папоротников йоркширских пустошей. Его сердце пользовалось спросом — другие восемь девочек из Кингстонской средней школы тоже влюбились в героя книги, которую они проходили в тот год, но Изабель полагала себя вне конкуренции (особенно по сравнению с высокомерной Валери Шифтон — толстозадой зубрилой, которая ничего не понимала в любви). Тем летом Изабель уговорила родителей поехать на выходные в Йоркшир, чтобы побывать в доме викария Хейуорта, где выросла Эмили Бронте. Всю дорогу лил дождь, Лавиния подвернула ногу, а Изабель почти сразу поняла, что ее желание приехать сюда было вызвано не интересом к кухне семейства Бронте, а иррациональной мечтой провести ночь с вымышленным персонажем. Осознав эту истину, Изабель сделалась мрачнее тучи, потому что ради Йоркшира пожертвовала прогулкой по каналу с Сарой и ее пятнадцатилетним кузеном, который, по слухам, открывал зубами пивные бутылки.
Итак, Хитклифф оказался глух к сердечным страданиям Изабель, как сама Изабель — к ухаживаниям своего одноклассника, Тима Дженкса. Они вместе участвовали в рождественской пантомиме; он играл заднюю часть коровы, а она — принцессу, захваченную кровожадными пиратами. Во время репетиций и спектакля Изабель глаз не сводила с главаря пиратов, одетого в кожаные штаны, разорванную на груди рубаху и матросскую шапку; в классе этого счастливчика звали Чарли Бринтом, а на сцене — капитаном Хуком. После первого действия принцесса и корова должны были оставаться за кулисами до конца спектакля, и Тим попытался очаровать Изабель, всячески доказывая, что он — нечто большее, чем задняя часть нелепого животного, а потом набрался храбрости и пригласил ее в кино. На его беду, десятью минутами раньше Чарли походя спросил Изабель, не хочет ли она съесть с ним гамбургер. За компанию с Чарли Изабель согласилась бы даже идти пешком в Исламабад, так что Тиму пришлось отправиться в кино в одиночестве. Изабель вернулась домой, вспоминая поцелуй, пахнущий корнишонами и горчицей, а позже из длинного письма, переданного ей из рук в руки, узнала, что разбила чье-то сердце, как пират разбил ее собственное.
Этот трагикомичный мезальянс напоминает о том, что наши слова порой производят на других самый непредсказуемый эффект. Не случалось ли вам походя дать банальный совет другу, который попал в переделку, а потом с изумлением обнаружить, что он помнит об этом долгие годы? "Никогда не забуду, как ты мне сказал: "Всегда подумай, прежде чем что-то сделать"". А ведь эту фразу, оставшуюся в памяти на два десятка лет, вы произнесли лишь для того, чтобы завершить затянувшийся телефонный разговор. Примечательно, что другой разговор с тем же другом — очень важный, когда вы говорили искренне и убедительно, вкладывая всю душу и выворачиваясь наизнанку, — начисто испарился из его памяти, так что при напоминании о нем он лишь пожимает плечами и намекает, что вы его с кем-то путаете.
Чувства Тима Дженкса к Изабель так же мало интересовали ее, как ее собственные — Чарли Бринта. Однако еще через три года Бринт, пригласив Изабель на свидание, получил отказ, и это свидетельствует о том, что наше восприятие других людей зависит не столько от их внешности и характера, сколько от состояния нашей души. Совет "Всегда подумай, прежде чем что-то сделать" может показаться исключительно уместным, если прозвучит вовремя, а чарующая улыбка, бывает, не оказывает никакого действия, если сердце мужчины, которому она предназначена, уже занято.
Возможно, как раз этим объяснялось поведение мистера Хескетта, который преподавал у Изабель политологию. Это был мужчина с чарующим твердым голосом, бывший маоист, яростно презиравший социальные условности. К несчастью, на жену его презрение не распространялось, несмотря на все старания Изабель (которая являлась на хоккейные матчи в самых коротких юбках и даже надушила материнскими духами свой реферат "Победа лейбористов на выборах 1945 года"). Ее любовь выразилась в доскональном знании гардероба Хескетта, покроя его песочно-серого пиджака, еженедельной ротации его рубашек и привычки моргать перед тем как чихнуть. По мнению Изабель, самое сильное эротические впечатление за годы учебы она получила во время фильма "Поля смерти", когда сидела в зале рядом с мистером Хескеттом и, касаясь локтем его локтя, чувствовала тепло его тела и восторженные движения, которыми он сопровождал кровавую резню на экране.
Последнее неразделенное чувство Изабель было обращено к президенту и драматургу Вацлаву Гавелу. Ознакомившись с его пьесами, эссе и письмами жене из тюрьмы, Изабель поняла, что именно с этим человеком она готова связать свою судьбу. Мои настойчивые расспросы о внешности мистера Гавела вынудили ее неохотно признать, что последняя оставляет желать лучшего, а вдобавок их союзу, увы, будет мешать языковой барьер.
Итак, мне удалось понять, каков, с точки зрения взрослой Изабель, был ее идеал мужчины: нечто среднее между Вацлавом Гавелом и Хитклиффом, с голосом мистера Хескетта.
Прекрасно понимая, что между мной и этой троицей есть кое-какие различия, я, тем не менее, решил, что глупо считать их непреодолимыми. А потому спросил:
— Могу я взглянуть на твою ногу?
— Зачем?
— Хочу посмотреть.
Изабель выставила ногу из-под покрывала, и я наклонился, чтобы получше разглядеть ее.
— Знаешь, мне кажется, что тебе нужно подрезать ноготь на втором пальце. Он не мешает тебе ходить?
— Есть немного, — в голосе Изабель слышалось недоумение.
— Как ты думаешь, будет мне дозволено присутствовать при этой операции?
— Ну, — улыбнулась она, — полагаю, мы уже достаточно хорошо знаем друг друга.
— Только для этого?
— Уж не хочешь ли ты, случайно, попасть в тот маленький список, которым я нагоняла на тебя скуку?
— Мне всегда нравился восемнадцатый номер.
Глава 7
Видение мира чужими глазами
Не мной сказано, что вершина сопереживания — умение взглянуть на мир глазами другого человека. Поскольку наш собственный взгляд в значительной мере искажен субъективизмом, мы можем, при удаче и должном старании, удостоиться чести взглянуть на жизнь с другой позиции, тем самым доказав, что способны хотя бы ненадолго преодолеть относительность.
Такая возможность могла бы показаться абстрактной или сверхъестественной, если бы спустя неделю после того, как наши объятия возвестили приход классической формы интимности, мы с Изабель не заговорили о поездке в Афины, которую ей предстояло совершить. Фирма "Пейперуэйт" начинала поставки своей продукции в Грецию, поэтому Изабель, босс и директор по маркетингу отправлялись на переговоры с местными менеджерами. Командировка вызвала очередное обострение фобии, связанной с путешествиями. Когда Изабель собирала вещи, выбор между одной или двумя юбками казался ей неразрешимым. Она никак не могла определиться с тем, нужно ли брать более свободную одежду для уик-эндов (а если да, то что именно — джинсы или хлопковое платье). Также ее тревожила мысль о том, что в полете самолет может постигнуть чудовищная катастрофа (поломка казалась ей тем более вероятной, что Изабель вообще не очень-то понимала, каким образом самолет держится в воздухе).
