Знак, что в биографии пришло время поставить точку, явился мне совсем неожиданно. Я ехал в метро и случайно подслушал разговор двух пожилых дам, которые, судя по всему, обсуждали подарок для мужа одной из них.
— Так что ты собираешься купить Ларри?
— Ума не приложу, в этом году нет никаких идей.
— Так, может, бутылку виски?
— Я знаю, что он на это скажет.
— И что же?
— Он скажет: "Может быть, я слеп и глух, но тебе нет нужды превращать меня еще и в пьяницу".
Точно знать, что человек ответит, даже если он далеко и ты не можешь в этом убедиться! Это ли не верный признак, что ты узнал его достаточно хорошо? Хотя многие считают, что семейная жизнь становится удручающей, когда длится слишком долго (что, впрочем, относится и к любовной прелюдии, и к записи на курсы керамики), я могу лишь позавидовать редкому умению немолодых супругов заканчивать фразу именно теми словами, которые произнес бы другой.
Могу ли я утверждать, что до такой степени понимаю Изабель?
Я представил себе суровый экзамен:
Обведите кружком правильный вариант ответа или окончание фразы Изабель:
1. Изабель: "Чудесно, что ты сможешь пообедать у меня в пятницу на обед, и, пожалуйста, не забудь…"
a) Принести бутылку белого вина
b) Прийти около восьми
c) Позвонить в дверь два раза
d) Заранее поесть, потому что еда будет ужасной
e) Включить счетчик, когда поставишь машину на стоянку
2. "Ты очень красивая".
а) Я знаю
b) Спасибо
c) Тебе что, кто-нибудь за это платит?
d) Ты тоже
3. "Можно ли доверять мужчинам?"
a) Нет
b) Да
c) Я предпочитаю женщин
d) Да, и они обещают не кончать тебе в рот
4. "Твои родители действительно чудесные люди".
а) Как мило с твоей стороны
b) Я бы тоже так думала, не будь они моими родителями
c) Мне хотелось бы проводить с ними больше времени
d) Мне больше нравятся твои
5. "Что-то мне тоскливо сегодня".
а) Не волнуйся, все будет хорошо
b) Мне тоже
c) По крайней мере, погода отличная
d) Готовься к худшему, чтобы потом обрадоваться хорошему
Какое-то время я верил, что сдал экзамен на отлично:
1. (d)
2. (c)
3. (d)
4. (b)
5. (d)
Глава 11
Послесловие
Биографам редко хватает мужества в последних строках своего труда признать, что они не смогли до конца проникнуть в тайну личности своего героя, — ведь это означало бы, что великие символически отвергли своих исследователей. Вряд ли прилично, написав добрых восемьсот страниц о Достоевском, начать посыпать голову пеплом, сокрушаясь, что причины, побудившие его написать столь странную книгу как "Братья Карамазовы", навеки останутся загадкой, или, завершив жизнеописание Кеннеди, смущенно заметить, что высадке в заливе Кочинос по-прежнему нет разумного объяснения. Когда биографу не хватает знаний или понимания, он, как правило, не теряет присутствия духа и, даже если понятия не имеет, какой масти была лошадь Наполеона, без запинки сообщает нам хотя бы то, что ему известно доподлинно: осел Наполеона, которого звали Фердинанд, был гнедым.
— Что-то не так? — спросил я Изабель.
— Да нет.
— Тогда почему у тебя такое лицо?
— Если мое лицо тебя не устраивает, пойди и поищи другое.
— Я говорю не про само лицо, а про его выражение, — осторожно уточнил я.
— Я говорю не про само лицо, а про его выражение, — повторила она, изображая ученого мужа, застигнутого приступом астмы.
— Какая муха тебя укусила, а?
— Никто меня не кусал. Я такая, какая есть.
— Что-то не так.
— Все так.
— Разве ты всегда такая?
— Да.
— А я что, брежу?
— Да.
Разгадка могла лежать на поверхности, но не оставлять мне шансов. Изабель предпочла бы провести этот воскресный вечер не со мной, а с кем-то другим; ей осточертел человеческий род; ее созвездие вошло в неблагоприятную фазу; какая-то биохимическая реакция протекала не так, как нужно. А может быть, все было еще проще. Где-то в промежутке между солнечным утром и вечерним туманом я чем-то обидел ее, причем сделал это бездумно — как туристы, которые своими башмаками на толстой подошве истребляют поселения муравьев, и продолжают считать себя честными людьми, достойными входить в церковь и принимать таинства.
Я постарался воскресить в памяти историю этого утра. Мы встали, пошли за газетами, Изабель первая просматривала каждый лист и только усмехалась, когда я роптал, что это несправедливо. Она пошла в ванную раньше меня, я не устраивал свинарника ни там, ни на кухне, застелил кровать и положил подушки, как ей нравилось (большие клетчатые — к стенке, маленькие синие — к краю), она поболтала по телефону с тремя подругами и несколько раз совершенно искренне воскликнула: "С ума сойти!".
— Вечно ты думаешь только о себе, — фыркнула Изабель, словно это лишний раз подтверждало, что ее настроение здесь ни при чем.
Разумеется, у меня тут же возникло искушение ответить (ведь если в человека стреляют в баре, то он машинально выхватывает из кобуры револьвер), что этим утром, благодаря статье о социальных реформах в Индии, меня крайне взволновала судьба восьмисот сорока миллионов человек. Может быть, это произвело бы впечатление на Изабель, которая явно читала новости невнимательно? А может, разговаривая по телефону, она задумалась о судьбе падающих за окном осенних листьев, которые мокрым ковром ложатся на газон и прилипают к ветровым стеклам автомобилей? Гниют ли они или их убирает старик, которого наняли, чтобы он подметал газоны зеленой пластмассовой метлой (хотя сам он гораздо охотнее уселся бы с сигаретой в зубах на низкой каменной ограде в двух домах от нашего)? Должно быть, она не нашла никакого ответа и не пришла ни к чему, кроме псевдо-глубокомысленных сентенций о роли природы в большом городе и о том, что в недрах земли мусор превращается в перегной.
— Я не всегда думаю о себе, — ответил я наконец.
— Почему ты так уверен?
Уверенности не было, в меня просто стреляли.
— Иногда я думаю о тебе, — сказал я с чувством.
