Она прокрутила все с самого начала, думая, что, может быть, пропустила письмо Лэза, потом закрыла почтовую программу. В голове крутился образ джентльмена в пижаме, и тут Грейс почувствовала, что ей улыбнулась удача: она уже не была одна-одинешенька, падая в более чем негостеприимную бездну.
5
Волшебный шар
Вплоть до недавних пор Грейс не подозревала, насколько это просто — обманывать. Именно обманывать, а не быть обманутым: она всегда знала, как легко люди позволяют себя дурачить. Это был выбор, который каждый делал для себя сам. Грейс не была легковерным человеком. Скорее, она сделала выбор — и видела в этом огромное различие — в пользу доверия. Обман стал ее новым хобби. Больше всего ее смущало то, что ей это нравится.
Она уже собиралась отправиться на каток на вечеринку, посвященную годовщине свадьбы, но тут позвонил Хосе и сказал, что рассыльный из почтовой службы дожидается ее подписи. Минуту спустя Грейс открывала дверь рассыльному, несшему большую картонную коробку, по краям которой было напечатано: «ОСТОРОЖНО, СТЕКЛО», а на крышке: «ВЕРХ». Вот бы все снабжалось такими четкими инструкциями!
— Что это? — спросила Грейс, понимая, что вопрос не нуждается в ответе. Расписавшись на клочке бумаги, она закрыла дверь. Коробка оказалась легкой, она была набита оберточной и папиросной бумагой, а также кусками пенопласта, и у Грейс ушло немало времени на то, чтобы добраться до ее содержимого. Внутри лежали шесть лампочек «дюро-лайт», каждая гнездилась в отдельном картонном чехольчике, выкрашенном золотой краской, и все это напоминало соты. Грейс подумала, что отец, должно быть, написал в компанию, и та прислала замену бракованной лампочке — это означало, что Грейс не придется больше скорбеть по преждевременно перегоревшей. Она отправилась на вечеринку с мыслью, что оставшихся лампочек хватит еще на добрых двадцать лет. «Чтобы не дергаться», — как выразился бы отец.
Лэз хорошо катался на коньках — как-никак капитан хоккейной команды, игравшей по вечерам каждую среду. Голкипером был Кейн, но он уже четыре недели не играл из-за травмы запястья. Они гоняли шайбу в странное время, иногда с трех до пяти утра, тренируясь по воскресеньям до самого рассвета, пока лед был свободен. Кейн обычно приносил какой-нибудь «перекусон».
В первый раз, когда Лэз взял с собой Грейс покататься, он позаботился о том, чтобы на льду, еще блестевшем после недавней заливки, никого больше не было. Грейс чувствовала, как тепло мятной настойки разливается у нее в груди; Лэз, стоя рядом на льду, учил ее бросать шайбу.
Воздух был непривычно теплым для ноября — почти семьдесят
[2]
градусов. Отец вскользь упомянул о струйном течении из Мексиканского залива. Странная была погода. Грейс не относилась к противницам тепла, но предпочитала, чтобы погода соответствовала времени года, и в противном случае чувствовала себя не в своей тарелке. Ей нравилась прохлада, тогда когда на улице должно быть прохладно, и тепло — когда на улице должно быть тепло. Точно так же ей не нравился горячий фадж на мороженом или, еще того хуже, сбивной крем, который вообще не имел определенной температуры.
Вечерний обман дался Грейс легче, чем она ожидала. Она появилась на катке, как и было запланировано, в восемь — в джинсах и свитере цвета слоновой кости с высоким воротником, — прихватив свои белые фигурные коньки. Лэза не было. Она тихонько фыркнула и заковыляла по льду к телефонной будке в притворной попытке дозвониться до него.
— Наверное, опоздал на электричку, — сказала она Кейну. — Он весь день рыбачил в Нью-Хоуп, и я ничего про него не знаю. Будь добр, позаботься, чтобы никто не скучал.
— С удовольствием, Грейси. Ну уж на этот-то раз, думаю, у него был хороший улов. — Кейн поцеловал ее в лоб, что было отнюдь не неприятно. — Скажи Лэзу, что он не заслуживает тебя. А когда увижу его — сам скажу.
Грейс покатила в другой конец ледяного поля навстречу запоздавшим гостям. Раскатываясь, она закрыла глаза и вообразила, что Лэз направляет ее. Это было упоительное чувство, но, открыв глаза, она обнаружила, что вот-вот столкнется с женщиной, которую прежде никогда не видела. Грейс сделала крутой вираж и врезалась в пластиковое ограждение. Женщина была одета в короткую черную юбку и колготки, на голове — красная шляпка, а волосы убраны под воротник черной куртки в обтяжку. Взглянув на ноги женщины, Грейс заметила, что на ней коричневые хоккейные коньки, такие же, как у Лэза, только меньше. Прежде чем Грейс успела извиниться, женщина сорвалась с места и исчезла в толпе.
В молодости Грейс увлекалась коньками, хотя мать, боясь тонкого льда, настаивала, чтобы она каталась только на закрытых катках. Грейс и сама чувствовала себя неуютно, сознавая, что под ногами глубина, — двухмерный мир казался ей предпочтительнее. Она научилась кататься на одном из закрытых катков Ист-Сайда, напоминавшем огромный аквариум под стеклянной крышей. Только став подростком и получив приглашение на вечеринку по случаю шестнадцатилетия лучшей подруги, она впервые осмелилась ступить на лед «Уоллмен-ринк» в Центральном парке.
«Там подо льдом бетон», — сказала она, успокаивая мать.
«Откуда тебе знать, дорогая», — ответила та. Грейс вспомнила, как нелегко ей давалось в тот день непринужденное катание наравне с подружками.
Грейс по-прежнему держалась на коньках вполне уверенно и, кружась на льду, чувствовала, как ее переполняет оптимизм, что она приписала отчасти «Вальсу конькобежцев» и искусственно охлажденному воздуху, но, главным образом, вере в то, что Лэз скоро вернется.
Часам к десяти того же вечера букет из двух дюжин первоклассных роз, ящик шампанского и уменьшенная копия их с Лэзом свадебного торта — шоколадное чудо, украшенное цветной глазурью, способной соперничать с ван-гоговскими подсолнухами, — были доставлены ей вместе с извиняющейся запиской «от Лэза». Грейс помнила, что заказывала только дюжину роз, но в цветочных лавках Лэз всегда был таким щедрым покупателем, что, должно быть, оставил в другой лавке заказ еще на дюжину. Грейс долго мучилась над запиской, стараясь быть искренней и избегая стишком бурных словоизлияний. В конце концов она решила, что чем короче, тем лучше, и написала: «От любящего мужа, который докажет это, как только вернется».
Кейн произнес тост, начав с «In Absentia» и закончив так: «За моего лучшего друга, где бы он ни был, которому мы не оставим ни кусочка торта, а если он вот-вот не появится, я заберу и Грейс в придачу. Шутка, Милтон. С любовью к вам, Полетт, и к тебе, Лэз». Все смеялись и хлопали. Грейс всегда могла рассчитывать на Кейна: он заполнит пробелы общественной жизни, пока не объявится Лэз — лучше поздно, чем никогда, всегда говорил он. Гости похвалили роскошные цветы и торт, уверяя, что он слишком красив для того, чтобы его есть, правда, затем все, исключая Берта Шугармена, принялись уплетать его, отпуская замечания насчет того, какое счастье, что Грейс с Лэзом встретили друг друга.
