После нескольких раундов, в которых настойчивость взяла верх над протестами, договорились, что Гриффин приедет завтра утром. Грейс сидела в темноте, держа в руке телефонную трубку, со спокойным сознанием того, что конец ее одиночества близок. К тому же после ужина она отчасти ожидала отцовского проверочного звонка, который, к ее удивлению, так и не последовал.
Было уже почти десять, когда она, вооружившись ножом, приступила к вскрытию коробки из «Идеальной пары». Под несколькими слоями мятой оберточной бумаги она нашла маленькую прямоугольную коробочку, запечатанную клейкой лентой. Грейс открыла коробочку.
Внутри лежали три опрятно блестевших серебристых тюбика. Она держала помаду на ладони, не испытывая большого желания открывать ее. Как случилось, что помаду доставили столь быстро, она не знала, да и не задавалась таким вопросом.
Грейс выбрала один, осторожно сняла колпачок и прокрутила нижнюю часть тюбика. Показался идеально заостренный кончик, и она коснулась им тыльной стороны ладони. Прикосновение было прохладным и гладким, как будто Грейс дотронулась до яблочной кожуры. Она провела помадой по губам, не глядя в зеркало, следуя очертаниям рта, потом сжала губы. Рисунок можно было переделывать сколько душе угодно, и ей бы это никогда не надоело. Грейс подошла к зеркалу.
С тех пор как ушел Лэз, не считая одного вечера, она привыкла накладывать на губы тонкий слой блеска. «Бархат», помада, которой она в течение долгих лет пользовалась каждое утро и цвет которой стал ее второй натурой, теперь выглядела незнакомой. Грейс включила свет в столовой на полную яркость и уставилась в зеркало. Губы казались искусственными, совершенно не ее губами. Из зеркала смотрел не тот человек, которого она помнила. Елка замигала, словно тоже была против. Грейс бросилась в ванную, стерла помаду салфеткой и выбросила тюбики в мусорную корзину. Они упали на дно один за другим с глухим стуком.
21
Путаница
Незадолго до одиннадцати зазвонил телефон. Грейс приняла сообщение на автоответчик. Ей хотелось подольше полежать и забыть этот странный день, и у нее не было ни малейшего настроения выслушивать подробности прощального ужина Франсин. Проходя из передней в спальню, она услышала голос матери.
— Дорогая, это мамуля. Мы провели чудный вечер с Шугарменами. Просто стыдно, что тебе нездоровилось. Папа хочет узнать, записала ли ты его шоу. У него немного закололо в желудке, так что мы отвезли его в Леннокс-хилл на таллиевый стрессовый тест. Теперь ждем…
Грейс бросилась на кухню и так стремительно схватила трубку, что она едва не выпала у нее из рук.
— Мамочка? — спросила она, задыхаясь.
— Грейс. Я как раз оставляла для тебя сообщение, — сказала мать, слегка раздраженная тем, что ее прервали. — Я тебя не разбудила? — добавила она, подумав.
— Нет, я уже встала. Я слышала сообщение. Почему ты мне раньше не позвонила? Как папа?
— Мы не хотели тебя беспокоить. Скорее всего, ничего серьезного. Они все тщательно проверили.
— Хочешь, я приеду? — спросила Грейс, пытаясь расслышать голос матери сквозь треск в ушах, хотя линия была чистой.
— Очень мило с твоей стороны, но здесь уже Берт и Франсин. В приемном покое Берт столкнулся с одним из своих приятелей по колледжу. У его жены камни в желчном пузыре. Так или иначе, это продлится недолго. Не волнуйся. Мы первым делом позвоним тебе. Тебе надо немного отдохнуть, дорогая. Передай Лэзу, что мы его очень любим, — сказала мать и повесила трубку.
Чувствуя себя совершенно беспомощной, Грейс прошла в гостиную, тяжело опустилась на кушетку и уставилась на мигающие елочные огни. Под рукой валялся нетронутый пакет с пряжей — патентованным розничным противоядием от стремительно проносящихся в голове мыслей. Взяв немного пряжи, Грейс принялась бездумно вязать, предоставив этим метущимся мыслям возможность распутаться.
Она не могла остановить разрушительное действие лекарства в своем организме иначе, чем пытаясь повлиять на результаты тестов отца или телепатически заклиная Лэза вернуться к ней. Так или иначе, она могла создать нечто из хаоса, нечто упорядоченное, симметричное и целенаправленное — что бы это ни было.
Грейс продолжала вязать до глубокой ночи и, должно быть, ненадолго вздремнула. Она очнулась, потревоженная телефонным звонком. Небо порозовело, но это был не предрассветный румянец, а, скорее, признак того, что скоро пойдет снег. Сколько сейчас — три часа ночи или начало девятого утра, — сказать было невозможно. Она подпихнула телефон себе под ноги и почувствовала исходящее от батареек тепло.
Результат ее вязальных усилий лежал у нее на коленях — прямоугольник примерно два на четыре фута. Грейс с трудом поверила в это, настолько быстро промелькнули часы, однако вещественное доказательство покоилось у нее в руках. Размеры вещи были ничем не примечательны. Петли обычные, но радующие глаз своей правильностью. Слишком маленькая для покрывала и слишком большая для шарфа в подарок Гриффину. Когда Грейс складывала вещицу, чтобы найти телефон, крохотные электрические искры заплясали, покалывая, на ее предплечьях, и она поняла, что бессознательно связала детское одеяльце. Грейс подняла одеяльце, но, слишком легкое, оно только подчеркивало вес пространства, которое нечем было заполнить. Она знала, что невозможно оплакать непризнанную утрату, хотя ее ловкие руки и попытались овеществить символическое спасительное средство. На кратчайший миг она призналась себе, что испытывает боль.
Телефон продолжал звонить. Выключив автоответчик, она ожидала услышать голос матери, сообщающий, что все в порядке, но, к ее удивлению, в трубке раздался незнакомый мужской голос.
— Миссис Брукмен. Это Адриан Дубровски. — Грейс мгновенно выпрямилась. — Миссис Брукмен? — повторил мужчина.
До Грейс донеслось негромкое пощелкивание клавиш компьютера. Отец тоже часто забавлялся с какой-нибудь технической безделушкой, когда звонил ей. Грейс пошла на кухню посмотреть, который час. Часы на микроволновке показывали четверть седьмого.
— Вы понимаете, который сейчас час? — спросила она, медленно собираясь с мыслями.
— Простите, что побеспокоил вас так рано, но у меня совершенно беспорядочное расписание, и я почувствовал, что нам надо поговорить. — Его акцент трудно было распознать. — Я получил ваше сообщение. Когда я встретил вас в «Розовой чашке», все получилось очень неловко, — сказал он. — Это единственное, что я могу сейчас сказать.
— Я вас не совсем понимаю.
— Я попал туда обманным путем, — продолжал Дубровски. — Моя ситуация изменилась, и (я не могу вдаваться в подробности) боюсь, что моя работа на вас приведет к столкновению интересов. Но я хотел бы договориться о том, как забрать книгу. Меня беспокоит, что она может попасть не в те руки.
В этот момент раздался еще один звонок, и Грейс, попросив мистера Дубровски оставаться на связи, нажала кнопку ожидания.
— Проснись и пой, — услышала она бодрый голос отца. Он перевирал эту строчку, сколько Грейс себя помнила, но ей никогда и в голову не приходило поправить его. Обычно он просыпался задолго до пяти утра и читал; к шести он уже был готов включиться в общественную жизнь.
