Роясь в ящиках, Грейс чувствовала, что посягает на чужую собственность. Вещей, которые она искала, больше не было здесь, да и не было нигде. Это были вещи, которые она растеряла по пути: двадцать восемь хомячков, ручка с калькулятором, дыры в бабушкином платке, Лэз и самое себя. Все было безвозвратно утеряно. Неоткрытые ящики когда-то заключали в себе возможность возврата, теперь тоже утраченную. Грейс вспомнила отца на больничной койке, предлагающего ей бисквиты. Она не вынесет, если потеряет и его. Она задвинула ящики и легла на ковер. Наконец она заплакала, и слезы беззвучно покатились по ее щекам.
Когда она проснулась, часы на синем ночном столике показывали четверть седьмого. Еще почти три часа до того, как она сможет вернуться в больницу. Грейс пошла в гостевую ванную и плеснула холодной воды себе на лицо. На мраморной раковине стояли свечи и косметика была разложена по аккуратным белым корзиночкам. В этом изобилии попадалась даже мужская туалетная вода на случай, если гостю-мужчине понадобится немного освежиться.
Грейс наложила на лицо увлажнитель с алоэ и несколько мазков ромашкового геля — на заметно припухшие веки, убеждая себя, что перемены не заставят долго ждать. Ее неудержимо тянуло навести красоту. Неожиданно на помощь пришла косметичка матери. Грейс взяла ее, расстегнула «молнию» и в некотором замешательстве оглядела коллекцию косметической продукции. То, что выглядело как маска, оказалась тушью для глаз; тюбик же того, что показалось Грейс помадой, на деле представлял собой румяна.
Когда она закончила, вид у нее был как у неудачно раскрашенного персонажа черно-белого фильма. Грейс смыла грим и застегнула косметичку матери. Она навсегда останется мешком трюков, которым нужны умелые руки фокусника.
Часы на ночном столике по-прежнему показывали четверть седьмого. Грейс пошла на кухню и недоверчиво посмотрела на стенные часы. Была почти половина одиннадцатого. Грейс натянула пару старых джинсов, которые нашла у себя в стенном шкафу, легкий синий свитер с высоким воротником (слегка подъеденный молью), извлеченный из верхнего ящика ее платяного шкафа, и отправилась в больницу.
Когда Грейс вошла в палату отца, ей показалось, что с предыдущей ночи мать состарилась лет на десять. Волосы ее были убраны в короткий хвостик, а глаза от недосыпа и слез превратились в щелочки. Отец, казалось, спал, но, как только Грейс вошла, он тут же заговорил.
— Это ты, Грейс?
— Да, — ответила она, нагибаясь, чтобы поцеловать его.
— Как хорошо, что ты приехала. — Голос его звучал слабо.
— Как ты себя чувствуешь? — спросила Грейс.
— Нормально. Завтра уже буду дома. Самое позднее — в пятницу.
— Я принесла тебе твои шлепанцы и халат.
Отец протянул руку и коснулся ее запястья. Потом часто-часто заморгал.
— Не знаю, что бы я делал без тебя и Лэза. И матери, — добавил он. — Так мило со стороны Лэза, что он зашел сегодня утром.
— Сегодня утром?
Грейс повернулась к матери, чтобы та подтвердила слова отца. Мать листала последний номер «Нью-йоркского книжного обозрения». Грейс снова взглянула на отца и увидела, что он задремал. Она, в общем, ожидала, что отец будет не в себе, но галлюцинации — это уже совсем другое.
— Ты что-то сказала, милочка? — спросила мать.
— Папа говорит, приходил Лэз.
— Ах да. Наверное, мы с ним разминулись. Я спустилась в кафе выпить чашку чая. Хотела записаться к маникюрше в «Пинки», но они еще не открылись.
— Когда? — спросила Грейс.
— Где-то в четверть седьмого, — ответила мать. — Вообще-то говоря, маникюрши у них должны работать круглосуточно.
Сердце Грейс замерло одновременно со всеми часами.
— Я думала, посетителей впускают только в девять, — сказала она. Да, Лэз мог побывать здесь, но мог и не побывать. Грейс понимала, что настало время, когда ее отец по-настоящему нуждается в Лэзе. В этот напряженный момент ему хотелось видеть у своей кровати всю семью. Отец мог смириться с отсутствием Лэза на играх в скрэббл, но не тогда, когда речь шла о сердечном приступе.
— Наверно, сестры потихоньку впустили, — прозаично заметила мать. — Ты ведь знаешь, как он умеет очаровывать людей.
Отец зашевелился на кровати.
— Он читал мне главу из «Обломова», которого вы оба так любите, — сказал он. Отец обладал способностью плавно включаться в беседу и выключаться из нее — включать и отключать свое сознание, слушая особенно пьесу Дебюсси в «Эвери Фишер холле», или во время одного из длинных и подробных рассказов матери о походе по магазинам, или на лекции на 92-й улице — и при этом полностью оставаться в курсе дела. Этот талант казался Грейс особенно драгоценным сейчас, когда отец лежал, выздоравливая, на больничной койке. — Он говорит, я скорее встану на ноги, чем этот тип Обломов выберется из своего халата.
Грейс огляделась вокруг. Книги не было и следа, только растрепанный номер «Ридерз дайджест» валялся на ночном столике. Возможно, что все это — действие лекарств, но приходил Лэз или нет, теперь было не важно. Он присутствовал здесь точно так же, как всегда.
В палату вошел Берт с большущей корзиной, наполненной тем, что Лэз любил называть «фруктами bоп voyages
[12]
— яблоками, грушами и манго, в количестве, удовлетворившем бы Гулливера. На голове у Берта была щегольская мягкая шляпа, к шее ластилось шелковое кашне. Он выглядел отдохнувшим и пребывал в приподнятом настроении — впервые за все время, прошедшее с отъезда Франсин. Берт поставил корзину с фруктами на столик возле окна, ожидая выражения признательности, но при первых словах благодарности поспешил от нее отмахнуться.
— Это меньшее, что я мог сделать, — сказал он и достал из нагрудного кармана складную доску для скрэббла. Грейс не сомневалась, что в другом кармане у него лежит миниатюрное факсимильное издание «Оксфордского словаря английского языка». — Никто не возражает перекинуться в скрэббл? — спросил Берт и, полагая свой вопрос риторическим, стал раскладывать доску.
Грейс подошла к окну и принялась рассматривать крыши приземистых домов — все дома были из коричневатого или белого кирпича. Скоро дом ее родителей затеряется среди них, и отличить его можно будет только по мелким деталям отделки да по адресу на табличке у подъезда.
— Не желаете ли к нам присоединиться? — спросила мать. Игра была уже в разгаре. У отца получилась неплохая комбинация, и он бормотал себе под нос какие-то буквы, но взгляд имел отсутствующий. Грейс и в себе подметила эту черточку: временами ее сознание словно испарялось, мозг застилало белой пеленой. Однако она не обладала сверхсовершенной способностью заниматься чем-либо, находясь в совершенно ином месте.
— Извини, ты что-то спросила? — сказала Грейс.
— Может, присоединишься? — повторила мать.
