Дорога вилась меж колючих зарослей и если бы не шедшая рядом уверенная девушка, юноша мог почувствовать себя очень неуютно. По склонам сопок за деревьями проносились какие-то неприметные тени, что-то обрушивалось то сверху, то с боков, или же раздавался рвущий уши крик нетопыря и по над землёй расползался удушающий запах!.. Запах давно протухшего болота, где не сгнившим можно найти только пришедшего сюда живого человека. А если запах чужой, то сам ты тоже чужой!
Деревья встречные хлестали ветками по глазам, как будто в свой хоровод сманить хотели. Казалось, на ближней сопке вся нечисть на шабаш собралась именно в эту ночь! А что, проклятые небом ангелы всегда празднуют тризну кому-то. Вот и ждут, пока закуска сама себя поднесёт. Даже девушке, видавшей виды, пуганой пугалами, временами было не по себе, и она невольно прижалась к спутнику.
– Ты, милая, довольно милая, – прямо как упырь облизнулся её спутник. – Аж не жалко, что пошёл.
Чернавка тут же отстранилась и нахмурилась.
– Ну, не очень-то! Не для этого идём, козлёнок, – заносчиво произнесла девушка. – А то у вас мужиков все мысли только об одном!
– Хорошо, хорошо, – сразу пошёл юноша на попятную, – я ж ведь, чтобы тебе понравилось, а не так чтобы…
– Ладно, ладно, – согласилась Нава. – Пришли уже. Поглядим, какой ты смелый да храбрый. Поди, за Игрим даже не слыхал?
– Где уж нам, – фыркнул Толмай. – В нашенских Грециях и Египтах про таковское и не слыхали.
Дорожка тянулась меж сопками, заросшими кедрачом, и скоро вывела на равнину, схожую чем-то с широкой лесной поляной. Но когда Толмай вздумал прогуляться по шёлковой нежной травке, и уже было занёс ногу, чтобы свернуть с тропы, тут же получил увесистый подзатыльник от своей спутницы. Оплеуха оказалась настолько неожиданной и тяжёлой, что парень просто-таки шлёпнулся, испачкав себе лиственную юбочку о мокрую глину.
– Да ты чего? – не понял он.
– Не смей, охальник, с тропы в сторону сходить! – прикрикнула девушка. – Гляди, козлёнок!
С этими словами Чернавка подобрала из-под ног камень и бросила на шёлковую луговую траву. Камень сначала лежал неподвижно, но потом мгновенно и беззвучно юркнул в бездну, как будто бы его и не было. Среди расступившейся ласковой травы возникло чёрное пятно водяной дыры, которая, пустив несколько пузырей, снова замаскировалась под полянку.
– Смекаешь? Нам только здесь можно, – Нава указала на кусты вересника, растущие у подножия сопки. – А то вас, мужиков, вечно надобно уму-разуму учить. С ума с вами сойти можно, баламуты проклятущие.
Нава ещё для порядку поворчала немного, потом замолчала, прислушиваясь. По густым кустам вересника они прошагали довольно недалеко. Вскоре Чернава остановилась, снова прислушиваясь, то ли к шуму кедрача на сопке, то ли, ловя болотные запахи, нет, нет, да и прорывавшиеся наружу.
Толмай невольно залюбовался девушкой, стоящей, как лайка в охотничьей стойке. Яга тем временем распахнулась и показала юноше скрытый под лохматой душегрейкой расшитый золотой узорчатой канителью зелёный сарафан девушки, поддерживающий высокую грудь, скрытую за побеленной тонкой льняной сорочкой. Что говорить, узорная оправа всегда придаёт красивый оттенок драгоценному камню.
– Ты чё это уставился, охальник, – Чернавка запахнула ягу, но её выдал яркий румянец, разлившийся по щекам. – Мы в Игримское болото отправились не для того, чтобы в ладушки поиграть.
– А скажи, Нава, – решился, наконец, Толмай. – Ты ведь одна живёшь, или я ошибся?
– Нет, не ошибся. А к чему тебе это? – девушка попыталась нахмурить брови, только это у неё сейчас плохо получалось.
– Просто знаю я, – объяснил парень. – Знаю, что в вашей стране Десяти Городов только замужние носят на голове кокошники. Девкам ничего кроме косы не положено. А ты кокошника не снимаешь, но сзади красивая девичья коса?..
Девушка посмотрела на него внимательно, как бы думая, отвечать – не отвечать любопытному гостеньке, потом всё же решилась:
– Меня выдали замуж за хорошего человека по решению родителей, по записи домостроевской, по выгоде семейной. И родители мои, как у нас водится, просто забыли обратиться за советом к Богу. Значит, и меня забыли спросить, готова ли я стать хотя бы не женой – невестой обручённой? Только родители часто за дочь решают, мол, стерпится, слюбится. А если нет? Если не стерпится, не слюбится, ни на что не променяется? Зачем тогда родители дитятку на свет рожали? Зачем холили, баловали? Затем, чтоб замужеством жизнь девке поломать, а себя успокоить – замужем, мол?
– Ну и что? В нашей стране часто так бывает, – пожал плечами парень. – Родители не всегда бывают неправы.
– Согласна, – кивнула Чернавка. – Но у нас не так. От Бога моему мужу была предназначена другая. Ведь рождаемся мы в миру этом для того, чтобы душу свою любви обучить. Вот и ты хочешь в Нижний мир сходить через реку Смородину ради того, чтоб любовь познать. А оттуда редко кто возвертается. И редко какой мужик согласится жизнь за любовь отдать! Но человек иногда безумную и нелепую страсть за любовь принимает. Выдали девку замуж, а за кого? Мой благоверный муженёк на меня даже не посмотрел ни разу, какая уж тут любовь!
– Как же так? – вытаращил глаза Толмай. – Мужик на бабу не взглянул ни разу? Так не бывает! Ты шутишь!
– Вот так бывает, – покачала головой Чернавка. – Наверно, только в нашем Хаосе такое случается. Через год мой благоверный умер от одиночества. А я – ни жена, ни невеста, ни вдова. Судьба такая.
Чернава обеими руками принялась растирать виски, видимо воспоминанья приносили ей тяжкую боль. Но, встряхнув головой, как собака отряхивается после купанья, вернулась к главному:
– Мы вот здесь остановимся, – она указала на самые непроходимые заросли вересника и первая полезла в середину.
– Зачем нам это? – поморщился Толмай, но последовал шаг в шаг за своей спутницей.
– Чтобы жить счастливо, станем жить скрытно, – отвечала та, не оборачиваясь. – Такой закон в животном и человеческом мире, а тем более у тех, кто живёт за чертой. Здесь черта тоже недалеко. Вон на косогоре видишь, большой гранитный камень из вересника выглядывает?
– Ну, вижу, – кивнул Толмай.
– Вот он-то и есть Бел-горючь! – прошептала девушка. – Из-под него малёхонький ручеёк вытекает и больше ничего. Только раз в месяц на полнолуние под ним вход в Зазеркалье открывается. А кто увидит открытое, надобно закрывать научиться, чтоб нечисти неповадно было.
Не совсем поняв женскую мудрость, Толмай всё же немного поворчал, однако, послушался. Недалеко от места, где Нава решила сделать схорон, из кустов вересника действительно выглядывала глыба белого гранита, но чем она отличается от других камней, никто не смог бы сказать и вразумительно объяснить.
Кто знает, как здесь надо себя вести? Ведь он же не учит Чернаву крабов ловить в Тритоновом понте? Там свои правила, здесь – другие. Возможно, Чернава открыла гостю Алатырь-камень не просто так, а чтобы тот понял, что на земле только любовь имеет силу неодолимую.
