Мэри вывернула шею, чтобы еще разок взглянуть на мамашу и дочку Метьярд: обе обмякшие, в своих пеньковых галстуках, подпрыгивали на телеге, словно марионетки, у которых перерезали веревочки. Это было так забавно, что она рассмеялась. Они думали, что могут делать с простушками вроде Нэнни Нэйлор что угодно! Что такие беззащитные создания, как она, полностью принадлежат своим хозяевам, и душой, и телом, и живые, и мертвые! После смерти Нэнни Нэйлор прошло несколько лет, и все это время Метьярды полагали, что другие девушки никогда не посмеют открыть рот и рассказать правду. Они считали себя неуязвимыми.
— Отличный день, а? — сказала Куколка.
Они медленно двигались в толпе; пот лил с них градом, и обе едва дышали.
Мэри ухмыльнулась в ответ.
— И все равно, в день, когда казнили графа Феррерса, народу было куда больше. Просто никакого сравнения. Чтобы пройти три мили, нам понадобилось три часа. А граф всю дорогу жевал табак и махал рукой из окна. И одет он был в белый атлас…
— Да-да, знаю — с серебряными кружевами. Ты мне сто раз говорила, — перебила Мэри.
Казнь графа стала, похоже, одним из самых волнительных событий в жизни Куколки. Но ничто не могло рассердить ее в такой день, как этот. Повсюду были люди — на улицах, на балконах, на перевернутых бочках; лица горели единодушным желанием: увидеть, как вздернут убийц Нэнни Нэйлор. Пахло имбирными пряниками; кто-то заголосил песенку про то, как солдат встретил глупую девку. Мэри немало забавляло, что богатый Уэст-Энд вырос вокруг ужасающего Тайберна. С каждым годом знать перебиралась еще чуть дальше на запад, стремясь отделиться от бедноты, — и что же! Каждый день казни их улицы снова заполняла чернь. Это было очень смешно. Впрочем, многие из них были и сами не прочь полюбоваться редким зрелищем. Мэри заметила три кареты с занавешенными окнами, стоящие так, чтобы было видно виселицу.
Заплатив по пенни, они с Куколкой пробрались на самую верхнюю скамью на подмостках — обе решили, что ради такого случая можно и потратиться. Помощники палача установили огромное черное «тройное дерево».
— Раньше оно стояло здесь круглый год! — прокричала Куколка. — Но из-за него тут было не пройти не проехать.
Возле виселицы уже стоял Томас Терлис, в костюме и маске, и руководил рабочими.
— Он из ученых, — заметила Куколка. — Только говорят, может здорово поскандалить из-за чаевых.
Священник начал читать молитву, но ее заглушал рев толпы.
— Вздерни их! Вздерни их! — закричала Мэри вместе со всеми.
Терлис удостоверился, что все веревки привязаны к виселице и что всем осужденным, сидящим на телеге, надели на голову мешки. Мамаша Метьярд билась в судорогах, и, чтобы натянуть на нее белый мешок, палачу пришлось потрудиться. Мэри почувствовала, что в желудке у нее что-то сжалось. Нет, это была не жалость — или, во всяком случае, не к Метьярдам. На что же это было похоже? Иногда, когда клиент слишком долго елозил взад и вперед у нее внутри, ей хотелось плюнуть ему в лицо. Вот на что.
Палач тронул лошадь кнутом, и телега медленно двинулась вперед. Веревки натянулись, тела заскользили, но установленный порядок вдруг оказался грубо нарушен. Младшая Метьярд неожиданно спрыгнула с телеги и сломала шею. Ее тело тяжело повисло на веревке, словно мешок с картошкой.
Терлис закричал на помощников, а толпа возмущенно завыла.
— Черт бы ее побрал! Это было слишком легко! — крикнула Мэри в ухо Куколке. Она едва не плакала.
Куколка обняла ее за талию. Остальные осужденные умирали медленной, мучительной смертью, как им и полагалось. Одну за другой Терлис затянул веревки потуже. Словно актеры в пантомиме, подумала Мэри. Лица, скрытые мешками, дергающиеся ноги, резкий запах дерьма, вдруг разнесшийся в воздухе, друзья и родные, а также нанятые специально для этого помощники, тянущие висельников за ноги, чтобы ускорить конец… К мамаше Метьярд, однако, никого не подпускали. Над головами уже кружились вороны. Мэри уставилась на руки и ноги мамаши Метьярд и смотрела на нее до тех пор, пока у нее не начали слезиться глаза.
Повешенные должны были болтаться на виселице еще час, так что для зрителей наступило время пикника. Куколка достала сладкий пирог, и Мэри с удовольствием съела свою половину, поглядывая на висевших Метьярд. Опилки под виселицей были покрыты грязными пятнами.
Наконец помощники Терлиса осторожно опустили трупы на землю — один поддерживал тело за бедра, другой перерезал веревку, — и в толпе началась обычная свара. Казненных разложили на земле. Следы от веревок на их шеях были похожи на рубиновые ожерелья. Представители хирургов, которые по закону могли выбрать любой из тайнбернских трупов, уже разглядывали тела, в то время как Терлис палкой отгонял родственников и знакомых. Те, кто страдал от бородавок и прыщей, хватались за еще теплые руки и терлись о них щеками.
Мэри не хотелось, чтобы этот славный день заканчивался. Она протолкалась поближе к телам женщин Метьярд и, поддавшись внезапному импульсу, заплатила целых шесть пенсов за дюймовый кусок веревки мамаши.
— Половина того, что получаешь за раз с клиента, — с мягкой укоризной сказала Куколка.
— Да перестань! Будто ты не тратишь на выпивку в два раза больше каждый божий день, а ведь все равно все оказывается в горшке. — Мэри взглянула на грубый обрывок в руке. Интересно, какая именно половина ушла на оплату веревки, подумала вдруг она. Та, что получена за всовывание или за высовывание?
По дороге домой Мэри сообразила, что у нее не осталось денег на ужин. У Куколки тоже не оказалось ни гроша. Мэри огляделась по сторонам и заметила какого-то деревенского простака; из швов на его одежде торчала солома. Она слегка потерлась об него в толпе.
— Ищешь подружку, милый? — Улыбка у Мэри была по-истине ангельской.
Парень вытаращил глаза. Он до того смутился, что не мог выдавить из себя ни да ни нет. Мэри завела его за забор на Оксфорд-стрит, а когда они закончили, убедила дуралея, что в Лондоне за это берут три шиллинга. Потом она обнаружила, что испачкала свое розовое платье-сак ржавчиной, но Куколка сказала, что оно отчистится.
* * *
В то изнуряюще жаркое лето они посмотрели все, на что стоило посмотреть в Лондоне. Однажды они даже захватили с собой пару приезжих из Дорсета и отправились в клуб, где, по словам Мерси Тофт, в танцовщицы брали только индианок или африканок. По правде говоря, им просто хотелось увидеть, как провинциалы будут пялиться на девок. Танцовщицы двигались плавно, как вода. У них были странные имена, вроде Клеопатра, или Шоколадная Бетти, или Черная Сэл. Интересно, подумала Мэри, как их зовут на самом деле.
Иногда они с Куколкой шлялись по Стрэнду и разглядывали витрины книжных магазинов, где были выставлены непристойные картинки. Обе хохотали до упаду.
— Так он ничего не добьется, — говорила Куколка, постукивая пальцем по стеклу. — С такого угла он в нее не войдет.
Они ходили в Бедлам пить горячий шоколад, а потом глазели на решетки больницы: им было интересно посмотреть, как внутри пляшут сумасшедшие. Однажды они видели, как горел дом в Чипсайде. Одна из служанок, спасаясь от огня, выпрыгнула из окна и разбилась о мостовую.
