Доддс чуть ослабил черную ленту, обхватывавшую его горло, и простер руки к галерее.
— Достопочтенные попечители, то, что вы лицезреете, — это искреннее, настоящее раскаяние. Не являются ли горькие слезы этих прелестных отверженных знаком того, что они осознали всю мерзость своих преступлений?
Тратить время —
Преступленье.
Мэри потрясла головой. Сколько же времени она потратила зря, стоя на коленях в этой церкви, каждый божий день и дважды в день в воскресенье, — и все ради крыши над головой! Вот и теперь она сидит здесь, зажатая между глупыми хнычущими курицами, а проповедь все длится и длится, и это в самую лучшую ночь года! Мэри взглянула в западное окно. Чего бы она только не отдала, чтобы оказаться теперь в родной лондонской грязи, где фонари на улицах напоминали торжественную иллюминацию. Город вечного праздника.
Неужели она когда-то жила в этом городе? Сейчас это казалось какой-то старинной легендой. Мэри попыталась припомнить огромный купол собора Святого Павла, но воспоминания были похожи на сон. Неужели прошло меньше двух месяцев с тех пор, как она позволила запереть себя в этом курятнике?
Преподобный Доддс хлопнул ладонью по кафедре; Мэри вздрогнула и едва не потеряла равновесие, но, стиснутая с обеих сторон, она и не смогла бы упасть. Колени потеряли чувствительность, тело как будто держалось на одних фижмах. Батистовый платок в руке преподобного вздрагивал, словно белый флаг капитуляции. Его дошедшее до крайней точки возбуждение напомнило Мэри последние яростные содрогания мужчины перед тем, как излиться.
— И хотя ни леопард, ни негр не могут изменить цвет своей кожи, — вскрикнул Доддс, — каждая из вас может изменить цвет своего сердца! Прямо сейчас, в эту самую ночь. — Его голос дрогнул. — Рай находится на расстоянии вытянутой руки от вас.
Может быть, сегодня в городе даже будет какой-нибудь бунт. Канун Нового года всегда был хорошим временем для беспорядков. Мэри могла бы испачкать лицо сажей в считаные секунды. Они с Куколкой придерживались довольно широких взглядов — то есть им было все равно, кричать ли «Верните прежние цены!» или «Долой голландцев!». Они с одинаковым удовольствием нападали и на трактирщиков, чтобы те выставили народу угощение, и на домовладельцев, чтобы те зажгли свет в окнах в честь Хеллоуина. Однажды они даже вместе со всеми бежали за карманником до самого Шордитча.
Ага, вот теперь она вспомнила, где видела того блондина. Никакой он был не адвокат, а богатый торговец, коммерсант. Мэри подцепила его как раз в Шордитче; это было прошлым летом. Выражаясь по-книжному, его парус никак не хотел подниматься, и Мэри пришлось ставить его вручную. Он выплеснулся ей прямо в ладонь, а потом попытался лишить ее законного шиллинга.
— Не моя вина, что ты не можешь продержаться подольше, — отбрила Мэри.
Он швырнул ей под ноги пять пенсов и зашагал прочь, чтобы найти карету. С его панталон все еще капало семя. Мэри подождала, пока он скроется из вида, и только потом подняла из грязи монеты.
Теперь она посмотрела на него повнимательнее. Разумеется, он ни за что не узнал бы ее в этом квакерском наряде. Он был такой гладкий и лощеный; из кармана свисала золотая цепочка с брелоками, а табакерка, которую он передал даме, сидевшей рядом, была очень тонкой и изящной работы. Конечно, он и думать забыл про случай в Шордитче. Он вернулся домой, в супружескую постель, к добродетельной жене, и выбросил ее из головы. Жизнь шлюхи состоит из фрагментов чужих судеб.
Должно быть, за входной билет сегодня он заплатил в десять раз больше, чем те пять пенсов, подумала Мэри, и ей стало смешно. Но потом она вспомнила, что не увидит ни гроша из этих денег.
Преподобный Доддс приближался к развязке.
— Все, что должны сделать эти молодые девушки, — это выбрать вечную жизнь. Так выбирайте! — Он воздел руки к небу. — Делайте же свой выбор!
Сделав эффектную паузу, преподобный понюхал свою бутоньерку, как будто бы хотел освежить силы, коротко поклонился аудитории и спустился с кафедры. Раздались громкие аплодисменты.
Мэри машинально захлопала в ладоши. Большая часть того, что говорил Доддс, казалась ей обыкновенной ханжеской чепухой, но эти слова насчет выбора… Она попыталась припомнить, когда последний раз выбирала что-то сама. Был ли это ее осознанный выбор — поцеловать торговца лентами? Быть выгнанной из дома? Стать шлюхой? Может, и нет, но при этом она и не сопротивлялась. За все пятнадцать лет ее жизни был ли хоть раз, когда она не плыла по течению, словно листок по реке, а сама брала то, что хочется?
Страусовое перо наверху снова кивнуло. Однажды в шляпной лавке Мэри поднесла перо вроде этого к шее. Прикосновение было таким щекотным и нежным, что она вся покрылась мурашками. Леди-попечительница утирала слезу кружевным носовым платком. Ее юбка возвышалась над скамьей, словно пышный сугроб. Каждая складочка, каждая пуговка, каждая оборочка в ее наряде была прекрасна. Вот это, произнес громкий голос в голове у Мэри. Я выбираю это. Вот кем я стану. Все, что принадлежит тебе, в один прекрасный день будет моим, клянусь.
Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на стояние на коленях, вдруг поняла она. Опершись на руки, Мэри приподнялась и села на скамью. Ноги страшно болели и одновременно дрожали от облегчения. Среди всех обитательниц Магдалины она была единственной, кто осмелился сесть. Мэри заметила потрясенные взгляды и про себя улыбнулась. Она чувствовала себя как королева.
Она случайно встретилась глазами с сестрой Батлер. Смотрительница сделала незаметный, но вполне однозначный жест: на колени! Однако Мэри тут же притворилась, что задумалась и смотрит в пространство. Она откинулась на спинку скамьи. Какое блаженство — ощущать твердую опору. Молитвенник соскользнул вниз и затерялся в складках ее юбки. Через пару часов в Тауэр-Хилл будут запускать фейерверки, такие яркие, что их отблески будет видно даже из отмытых дочиста окон Святой Магдалины.
— С чего вдруг такая непристойная спешка? — Сестра Батлер пристально уставилась на Мэри, точь-в-точь как сова на свою жертву.
— Мое здоровье восстановилось. Полагаю, я провела здесь уже достаточно времени, мадам. И потом, это такое прекрасное предложение… — Голос Мэри неожиданно дрогнул. Раньше она умела лгать куда лучше.
Они сидели в кабинете смотрительницы. Над головой слышались шаги других девушек; обитательницы приюта Святой Магдалины готовились ко сну. Сегодня им позволили взять в спальню остатки хлеба с маслом, что давали на ужин.
Сестра Батлер вздохнула, и на мгновение Мэри пожалела о том, что собирается сказать. Смотрительница сложила руки на столе, словно возвела на столе баррикаду.
— Ну что же. Если тебе и в самом деле так повезло… если тебе предлагают место помощницы швеи в Монмуте, подальше от этого порочного, пропитанного грехом города, я не вижу причин чинить тебе препятствия. Мне остается только взглянуть на письмо.
Мэри облизнула губы:
— Письмо?
