Его тело семье так и не отдали. Он был где-то там, за высокими стенами Ньюгейта, в общей могиле для заключенных, и его кости давно смешались с костями других. Когда тебя забирают власти, ты перестаешь принадлежать себе, с горечью подумала Мэри. Ты не владеешь даже собственным телом. Ей бы хотелось, чтобы у отца была могила. Тогда она могла бы пойти туда сегодня ночью, и преклонить колени, и сказать ему, что она вернулась домой.
Стрэнд, обледеневший, но битком набитый людьми, вывел ее к Олдвичу и Друри-Лейн. Из-за дверей доносился стук костей, рев победителей и горестные крики проигравших. Мимо, рука об руку, прошли две «курочки» в ярких юбках из тафты. Несмотря на толстый слой пудры на щеках, было видно, что сквозь него пробивается щетина. Таким мужчинам было опасно появляться на улице, но кто мог усидеть дома в новогоднюю ночь? Вниз по Хай-Холборн — и вот уже приход Святого Эгидия. Здесь ей был знаком каждый камень, каждая вонючая подворотня. Наконец, Севен-Дайлз — начало начал, ось, вокруг которой вертится мир.
Все мисс сегодня вышли на улицу. Мэри словно наяву услышала смех Куколки. «Некоторые шлюхи просто не знают, что такое отдых». Нэн Пуллен была в одной из великолепных шелковых мантилий своей хозяйки; она расхаживала взад и вперед, чтобы не замерзнуть. Увидев Мэри, Нэн коротко кивнула и прикрыла ладонью зевок. Мэри небрежно ответила.
А кто это там? Неужели Элис Гиббс — так далеко от своего участка на Даунинг-стрит, в таком старом, линялом платье?
— Не угостите стаканом вина, сэр?! — крикнула она проходившему мимо судейскому.
Не отвечая, тот свернул на Шортс-Гарденз. Мэри кивнула и ей, но глаза Элис уже остекленели и она мало что замечала.
Булочник, весь в муке, замедлил шаг и осмотрел ее с головы до ног. Он задумчиво скривил губы, будто прикидывая цену, и Мэри вдруг почувствовала, что краснеет. Она совсем забыла правила, забыла, как нужно себя вести. На мгновение она почти пожалела о некрасивом коричневом платье и переднике, что остались лежать на кровати в Магдалине, о соломенной шляпе с широкими полями, которая закрывала ее лицо от чужих взглядов. И лицо — лицо без краски тоже было своего рода маской. Казалось, с тех пор, как она была уличной проституткой, прошли не месяцы, а годы. Сможет ли она снова приняться за старое ремесло? Может быть, то, что она сказала смотрительнице, на самом деле правда? Возможно, Мэри Сондерс больше не шлюха?
Над церковью Святого Эгидия на Полях висела круглая, как золотое яблоко, луна. Крохотные, похожие на бахрому ледяные иголочки украшали ограду; деревья были покрыты пушистым белым инеем. Мэри вдыхала невероятно холодный воздух, и ей казалось, что она глотает камни, — так тяжело становилось в груди. Она дрожала от усталости. Сейчас ей хотелось только одного — побыстрее оказаться в их с Куколкой веселой постели, почувствовать знакомый кисловато-теплый запах. Она мечтала, как первый раз за эти месяцы нюхнет наконец табака и расскажет Куколке про Магдалину — все-все, не упуская ни одной подробности, чтобы избавиться от этого места, стряхнуть с себя его дух. Она покажет подруге, как надо правильно изображать раскаяние и как должна себя вести старшая в палате. Мэри представила, как будет хохотать Куколка — до боли в ребрах, стиснутых корсетом. Если кто-то и мог напомнить ей, почему жизнь шлюхи — это единственно свободная жизнь, то только Куколка. Если кто-то и мог вернуть Мэри саму себя — то лишь Долл Хиггинс.
Проходя мимо кабачка братьев Ройл, она нагнулась, чтобы заглянуть в подвальное окно. Несколько знакомых карманников — Плут, Кость, Нед-ирландец и Ловкач Джемми; пара местных шлюх. Любимое место Куколки было в углу, она частенько проводила там время за картами, но сейчас оно пустовало. Распахнулась дверь, и двое матросов вывалились наружу, горланя веселую песню.
Мэри побежала дальше. Золотари с непроницаемыми лицами везли свои зловонные бочки, и она поспешила пройти мимо. Может быть, со временем человек и привыкает к своей доле, пришло ей в голову. Последняя арка — и она оказалась прямо перед Крысиным замком. Самое подходящее имя для жутчайшей из дыр на свете. И тем не менее Мэри была страшно рада, что до него добралась. Крысиный замок был на своем месте, и почему-то это ее слегка удивило. Он все так же клонился к соседнему дому, словно один пьяница к другому; каждый раз, когда Мэри взбиралась по скрипучим ступенькам, она гадала, когда же они провалятся под ее весом.
Свечи у нее не было. Касаясь влажных стен, Мэри на ощупь пробиралась наверх. Из-за двери Мерси Тофт раздавались звуки, которые она не спутала бы ни с чем на свете. С таким темпом он никогда не закончит, со знанием дела подумала Мэри. Одна из дверей на третьем этаже была открыта. Парень, промышлявший изготовлением фальшивых бумаг, — она никак не могла запомнить его имя — спал прямо за столом; его парик наполовину съехал в сторону. Она споткнулась о кучу отбросов и принюхалась. Что за непривычный запах? Апельсин? Мэри уже успела отвыкнуть от грязи. Чистые, протертые уксусом полы Магдалины приучили ее совсем к другим ощущениям, сделали чувствительной ко всякой вони. Чем выше она поднималась, тем уже становилась лестница и ниже потолок. Мэри нагнула голову.
В их комнатушке, кажется, было пусто. На матрасе что-то лежало, и она осторожно пощупала кучу. Нет, это не Куколка, просто груда одеял.
Мэри проделала долгий путь и очень устала. Она прилегла на матрас и тут же уснула, не успев даже сбросить туфли.
Ей приснился лучший сон за всю ее жизнь. Она ехала на белой лошади сквозь толпу. Почему-то она сидела высоко-высоко, так что ее каблуки были выше всех голов. Спина ее жеребца была гладкой, как шелк; в его сливочную гриву были вплетены рубиновые ленты. Ее голову, поверх напудренного парика, украшала изящная треуголка, а щеки были белее снега. На Мэри была белая бархатная амазонка, отороченная кроличьим мехом, и ее длинный шлейф струился позади, словно широкая серебряная река. Музыкант запел балладу, и Мэри знала, что песня про нее, но не могла разобрать ни слова. Она рассеянно улыбнулась и погладила горячую шею жеребца, делая вид, что ничего не слышит. «Леди Мэри! Леди Мэри!» — выкрикивала толпа.
Наверное, ее разбудил холод или крысиная возня в углу. Было все еще темно — должно быть, часа четыре, подумала Мэри. Понемногу ее глаза привыкли к темноте, и она заметила, что комната совершенно пуста. Здесь не было ничего. Мэри почувствовала, как к горлу подкатила тошнота. В Магдалине были хотя бы стулья, чтобы сидеть. А тут — только липкая грязь на полу. Это не дом. Это загон для свиней. Из стены торчали гвозди, но теперь на них не висело ни единого платья, ни одной тряпки. Куда же подевались ее собственные вещи? Осколок зеркала или одежда, которую Куколка пообещала беречь до ее возвращения. Может быть, она все заложила? Проиграла в карты или кости? Пропила?
Мэри кое-как поднялась на ноги. В тонких туфлях было полно камешков. Она вытряхнула их, завернулась в одеяло и, спотыкаясь, спустилась вниз. В доме было тихо. Она вышла на темную улицу. Холод ударил ее прямо в лицо. Только сейчас, почувствовав запах жареного мяса из харчевни на углу, Мэри поняла, как проголодалась. Последний раз она ела вчера в три часа, в Магдалине. На обед давали вареную баранью ногу.
