Новая служанка сдержанно улыбнулась.
— Мама?
— Что такое, дитя мое?
— Я могу пойти поиграть на лугу?
— Не сегодня, Гетта. Там все еще слишком много снега. Я назвала ее Генриетта, в честь героини романа миссис Леннокс, — пояснила миссис Джонс и перехватила пухленькую девочку поудобнее. — Я читала его все время, пока лежала в родах. Целых две недели я провела в постели… — Она вдруг вспомнила, что говорит с пятнадцатилетней девочкой, слегка покраснела и прижалась лбом к разгоряченному румяному личику Гетты. Девочка завозилась, миссис Джонс спустила ее на пол и оправила юбки. — Поздоровайся с нашей новой служанкой Мэри, cariad
[10]
.
Гетте было всего четыре года, и обычно она относилась к незнакомым людям с опаской. Но когда Мэри Сондерс наклонилась и протянула ей руку, девочка без всякого страха взяла ее и пожала. Мэри широко улыбнулась. В это мгновение она как две капли воды походила на Сьюзан Рис.
— Ты должна быть добра к Мэри, моя милая, — ласково сказала миссис Джонс. — Она потеряла мать. Вообрази только, как это ужасно.
Подражая матери, Гетта сделала серьезное лицо.
— Ее бедная матушка улетела в рай, — добавила миссис Джонс.
— В колеснице, как мой брат?
Миссис Джонс едва заметно поморщилась.
— Верно, моя милая. — Она посмотрела на Мэри. — Твоя мать ведь не слишком страдала?
Новая служанка молча покачала головой.
Миссис Джонс на секунду прикрыла рот рукой. Несчастная девочка. Печаль еще не отпустила ее.
— Ну что ж, моя дорогая. Если ты хотя бы вполовину так же добра и прилежна, как бедная Сью, мы с тобой прекрасно поладим. А теперь пойдем вниз, я познакомлю тебя с кормилицей Гетты, миссис Эш. Она… добрая христианка, — неуверенно прибавила она.
Мэри приподняла брови, почти насмешливо.
На лестнице миссис Джонс вспомнила еще кое-что.
— О, Мэри… вот еще что. Табак.
— Табак?
— Да-да. Хочу предупредить тебя, что нюхать табак — это очень вредная привычка. И к тому же весьма дорого обходится.
Новая служанка заверила ее, что никогда в жизни не прикасалась к табаку. Но что это? Уж не тень ли улыбки притаилась на этих узнаваемых знакомых губах? Миссис Джонс тряхнула головой.
Поднимаясь по лестнице, она всегда слышала, как поскрипывают ее колени. Она пошла быстрее. Сорок три — это не так уж и много.
— Гетта — ваша единственная дочь? — спросила Мэри, как будто прочитала ее мысли.
— Да, — бодро ответила миссис Джонс.
Иногда у нее еще бывали месячные. В сорок три вполне можно родить. Где-то внутри ее еще таилось это крошечное зернышко, возможность зачать еще одно дитя. Она должна была родить сына.
Это было самое длинное утро в жизни Мэри. Стоя на ногах, сгибаясь в три погибели, ползая на карачках, она переходила от одного задания к другому. Она никогда не жила в доме вроде этого. Казалось, здесь только и делали, что вычищали грязь, перемывали все снова и снова, неделю за неделей. Сьюзан Дигот никогда не удавалось навести такой порядок в их подвале на Черинг-Кросс-Роуд, где летом по стенам ползали муравьи. Впрочем, она никогда и не старалась.
Но сообщать об этом миссис Джонс Мэри, разумеется, не собиралась. Пусть новая хозяйка думает, что Мэри и ее овдовевшая мать вели тихую достойную жизнь, пока внезапная болезнь не унесла Сьюзан в могилу, да так скоро, что она не успела позаботиться о своей дорогой единственной девочке — разве что смогла написать письмо старой подруге. Когда расспросы миссис Джонс становились слишком неудобными, Мэри отводила глаза и опускала голову, как будто не в силах справиться с грустью.
Злосчастная женщина, судя по всему, решила, что лучшим средством помочь Мэри отвлечься от горя будет не давать ей ни одной свободной минуты. И в этой семье было так много разных глупых правил! В девять часов — к тому времени все были на ногах и работали уже два часа — Мэри должна была позвонить в колокольчик к завтраку. В таком небольшом доме в этом не было никакой нужды, но, как объяснила миссис Джонс, «хозяин это любит. Он считает, что это признак хорошего тона».
Хозяин обогнал ее в коридоре, когда Мэри шла к завтраку. Двигался он легко и быстро, как и любой здоровый человек. В маленькой гостиной он занял место во главе стола, рядом с китайским чайником, кипевшем на маленькой горелке. Его смазанные маслом березовые костыли послушно лежали под стулом, словно верные собаки. Мэри никогда раньше не сидела за одним столом с одноногим. Ее так и подмывало нагнуться и заглянуть под скатерть, посмотреть на культю, как будто это было представление уродцев.
Из-под короткого парика слуги мистера Джонса выбивались каштановые завитки волос. По крайней мере, смотреть на Дэффи было более приятно, чем на противную высохшую кормилицу, миссис Эш. Та едва не перегнулась через стол, чтобы получше рассмотреть новую служанку. Мэри беспокойно оглядела свое синее платье. Накануне она постаралась как можно лучше отчистить с него всю грязь.
— Так, значит, служанки в Лондоне носят фижмы? — ядовито спросила миссис Эш.
Мэри с трудом проглотила чай.
— Я не была служанкой в Лондоне.
— Понятно, — протянула кормилица.
Мистер Джонс слегка постучал вилкой по столу.
— Будет, будет, миссис Эш.
У самой миссис Эш были серые обвисшие юбки и такая же обвисшая грудь. Похоже на мешки с солью, решила Мэри. На вид кормилице было около сорока, но вела она себя совсем как старуха.
— Мы все должны постараться сделать так, чтобы Мэри чувствовала себя как дома, — тихо заметила миссис Джонс. — Вообразите только, она ни разу не была в своем родном городе!
Мэри сделала благодарное лицо. В своем родном городе — какая чепуха! Как будто эти жалкие улочки могли иметь для нее хоть какое-то значение. И черт ее возьми, если она откажется от фижм, чтобы не отличаться от этих деревенщин!
Эби внесла кашу. Она двигалась медленно, как лунатик. Гетта заныла, что хочет тосты, а не овсянку, но Эби ее как будто не услышала. Вообще у нее было такое лицо, будто она не понимает ни слова по-английски. Как странно, что она оказалась в Монмуте. Это было первое черное лицо, которое Мэри увидела после Стрэнда. Она принялась исподтишка наблюдать за раскладывавшей кашу служанкой. Ее лоснящаяся кожа цвета эбенового дерева особенно ярко выделялась на фоне беленых стен, а скулы были острыми, словно нож. Сделав свое дело, Эби бесшумно удалилась на кухню. Когда же она будет есть? Потом, в одиночестве?
— Эби африканка? — спросила Мэри, как только закрылась дверь.
— О… нет, не думаю, — несколько встревоженно ответила миссис Джонс.
— Напротив, дорогая, — возразил мистер Джонс и отправил в рот еще одну ложку каши. — Ангола как раз в Африке, помнишь?
