— Для начала ты должна мне фунт, — уже чуть громче сказал он.
Мэри распустила губы и сморщила нос. Ее глаза заблестели. Она судорожно пыталась припомнить что-нибудь очень грустное, чтобы вызвать слезы. Подвал Ма Слэттери, Куколка, гниющая на куче щебня… но, как назло, заплакать никак не получалось. Все эти ужасы казались просто историей, несчастьями, которые произошли с какой-то другой девушкой. Она вдруг вспомнила холодную ночь, давным-давно, сто лет назад. Мама, подумала она и разрыдалась.
Оперевшись на стойку, она склонилась к самому уху Кадваладира. Ее голос был глухим от слез.
— Как вы смеете обвинять меня в таких ужасных вещах… после всего, что сделали с беззащитной девушкой!
Она схватила кружку с сидром и выскочила вон, не дав ему ответить. Только пробежав половину улицы, Мэри осознала, что забыла зажечь фонарь. Снаружи было темно, как в бочке с дегтем. Придется пробираться на ощупь, как слепые, подумала она.
Ее мысли метались как сумасшедшие. Теперь Кадваладир знает, что девчонка, которая обманула его и заразила триппером, служит в семье Джонс в Монмуте. Разумеется, он захочет все рассказать и погубить ее репутацию — кто бы не захотел? Возможно, в эту самую минуту он уже рассказывает свою историю, потешая неотесанных мужланов-посетителей. В таком городишке, как Монмут, где, как правило, совершенно не о чем говорить, сплетни распространятся со скоростью чумы. Может быть, Джонсы узнают новость уже утром, от молочника.
Будь он проклят, проклят, проклят!
Она потеряет место. Даже хуже. По одному только слову священника она может оказаться в тюрьме на окраине города — за проституцию.
Самое время бежать. Когда еще, если не сейчас? Она знала, что нужно уезжать из этого чертова города с первой же оттепелью! Значит, нужно как можно скорее добраться до дому, сложить вещи в сумку и улизнуть, пока не наступит рассвет. И сесть в первый же дилижанс, который идет до Бристоля. Пора начинать все сначала.
Подол платья был заляпан грязью. Мэри почувствовала, что ее ноги онемели и словно бы не хотят идти дальше. Как будто кто-то приковал к ним свинцовые гири. При одной только мысли о предстоящем путешествии у нее начинало сосать под ложечкой. Неужели она так изменилась за те два месяца, что прожила в Монмуте? Неужели она растеряла всю свою храбрость?
Правда, открывшаяся ей в это мгновение, на грязной мостовой, под мутными звездами, заставила ее замереть на месте. На самом деле Мэри хотелось остаться.
Каждое угро следующей недели, пока свет был еще ярким, а их глаза еще не устали, миссис Джонс и Мэри вышивали белое бархатное платье миссис Морган. Хозяйка решила больше не загружать Мэри домашней работой. Эби справится и одна; для возни с тряпками и щетками у Мэри были слишком ценные пальцы. Они трудились не покладая рук, и миссис Джонс не раз испытывала странное ощущение, что они не служанка и госпожа, а просто люди, которые работают вместе, помогают друг другу.
У них уже появились свои маленькие шутки, иногда понятные только им двоим.
— Куда же я задевала эту иголку, Мэри?
— Вы воткнули ее в пояс передника, мадам.
— Верно! — Миссис Джонс вытаскивала иголку и изумленно разглядывала ее, словно видела первый раз в жизни. — И что бы я без тебя делала, Мэри.
— Сели бы на иголку, мадам.
Она делилась с Мэри вещами, которые ни за что не рассказала бы служанке, да еще и такой юной, если бы только дала себе труд задуматься над тем, что подобает, а что нет!
— Это наша соседка, Сэл Белтер, научила меня, как сделать мальчика, — призналась она как-то утром.
— Так что же, вы сделали его не обычным способом?
— Ах ты нахалка. — Миссис Джонс рассмеялась и почувствовала, как порозовело ее лицо. — И о чем я только думаю! Разговаривать о таких вещах с молодой девицей!
Мэри опустила голову еще ниже, делая маленькие ровные стежки.
— Я легла на правый бок, а Томаса заставила лечь на левый. Поэтому дитя было зачато в правой полости — и это оказался мальчик.
Мэри недоверчиво подняла бровь.
— Значит, с Геттой вы этого не делали?
— О, делала, конечно. Я делала так с ними со всеми — ну, во всяком случае, когда не забывала. И трое других были мальчиками. — Ее голос вдруг зазвенел, как хрусталь. — По крайней мере, я так думаю, потому что один из них… понимаешь, было слишком рано и нельзя было сказать наверняка. Первый из наших мальчиков дожил до шести лет, — живо добавила она.
— О, вот как?
— А потом он подхватил лихорадку в шахте.
— Где это? — спросила Мэри, немного подумав.
— В лесу, за пастбищами. Возможно, мне не следовало называть его Орландо. Слишком обременительное имя для маленького мальчика. — Миссис Джонс замерла и уставилась на свою иглу, воткнутую в мягчайший бархат. — Но Томас решил, что все дело в нездоровом воздухе в шахте. Вот почему он никогда не позволял Грандисону помогать шахтерам. К тому времени мы уже потеряли всех остальных. Томас говорил, что с Грандисоном все будет по-другому. Что он будет учиться на ошибках других, и заботиться о своем здоровье, и вырастет настоящим джентльменом и гордостью нашей семьи. — Она слегка задрожала, словно ветка на ветру.
Мэри продолжала шить, то и дело бросая на миссис Джонс встревоженные взгляды. Наконец она не выдержала и положила ладонь ей на юбки.
Миссис Джонс благодарно сжала ее руку. Ее глаза блестели от непролитых слез.
— Не обращай на меня внимания. Я просто глупая женщина со слишком чувствительным сердцем, — тихо сказала она.
Мэри решила переменить тему разговора, чтобы дать хозяйке прийти в себя.
— Что за человек отец Дэффи? — безразличным тоном спросила она.
— Кадваладир? О, даже не знаю.
— Я думала, вы с ним знакомы?
— Разумеется, так и есть. Именно поэтому мне трудно описать его в двух словах. Бедный Джо, — со вздохом заметила миссис Джонс. — Он неважно выглядит. Неудивительно — за ним ведь некому присмотреть. Он не женился аж до тридцати лет. А потом наконец нашел себе невесту — нездешнюю, она жила где-то за Абергавенни. И что же? Не прошло и года, как она умерла в родах! Я слышала, что ребеночка пришлось вырезать из ее живота, — с ужасом добавила она.
— Выходит, Дэффи никогда не знал матери?
Миссис Джонс покачала головой.
— Они с отцом справлялись в одиночку. Хотя я старалась помогать бедному мальчику, чем могла, и бог знает сколько раз он играл у меня здесь, в мастерской. Боюсь, что именно тут он и проникся нашим ремеслом.
— Ага.
Эти темные глаза так и светятся умом, подумала миссис Джонс.
— Значит, когда он подрос…
— То заявил, что не желает служить под началом отца в вонючей старой таверне, а собирается работать на Томаса Джонса.
