Дэффи помотал головой, как будто хотел отделаться от надоедливой мухи.
— Ты читаешь слишком много романов, — с нажимом сказал он. — Тебе стоит попробовать энциклопедию.
— Романы могут научить куда большему, — весело возразила Мэри. Она то и дело забегала вперед, оборачивалась и почти пританцовывала.
— А вот и нет. Они ввели тебя в заблуждение. Люди не всегда поступают, руководствуясь низменными мотивами, — сурово сказал Дэффи. — А душа человека — вовсе не такая сточная канава, как тебе представляется.
Она подошла очень близко и заглянула ему в глаза.
— Дэффи, — совсем тихо произнесла она, — можешь мне поверить. Я знаю о душе человека такое, что ты не прочтешь ни в одной энциклопедии.
Что-то такое промелькнуло в ее глазах, горечь или печаль, и это его поразило. Почему у нее такие глаза — в пятнадцать лет? Что могло с ней случиться? Ему захотелось прикрыть их своей мозолистой ладонью. Ему захотелось впиться в ее губы и целовать до тех пор, пока мир не закружится вокруг них.
Она отвернулась, словно прочитала его мысли.
— Скажи, а какая у хозяина нога? — спросила она через минуту, беззаботно как всегда.
— Что? — Дэффи чувствовал себя как пьяный.
— Нога, которую ему отрезали. Какая она?
Какая-то сложная философия, с трудом подумал он.
— Я имею в виду, то, что от нее осталось, боже мой, — нетерпеливо добавила она. — Что она, зазубренная? Можно разглядеть следы пилы?
— Я никогда ее не видел.
— Не может быть!
Дэффи покачал головой.
Мэри придвинулась ближе.
— Может быть, там еще чего-нибудь не хватает? — шепнула она.
Что за странная девушка! Какая прямолинейность. Жар бросился ему в голову. Дэффи отвернулся, подставил лицо прохладному ветерку и посмотрел вниз, на долину.
— Вон Сахарная Голова, — немного помолчав, сказал он. — А вон там — Гламорган. Там уже не говорят по-английски.
Мэри взглянула на расстилавшуюся внизу чужую страну. Через несколько минут она заговорила снова, будто продолжая начатый разговор:
— Ты мог бы найти себе что-то получше.
Дэффи бросил на нее изумленный взгляд.
— Эта Гвин… Она все равно тебе не подходила — из того, что я успела услышать. И потом, двоюродные братья и сестры не должны жениться — у них могут родиться странные дети. Уверена, ты мог бы найти себе кого-то получше.
Не зная, что на это ответить, Дэффи промолчал. Ему хотелось засмеяться, но отчего-то не получалось.
Мэри показала на цветок с крупной белой головкой:
— А это как называется?
— А, это черемша. Она славится своим ароматом. Попробуй потри ею запястья.
Ни о чем не подозревая, она раздавила цветок в пальцах и сделала так, как он сказал. В воздухе разнесся знакомый острый запах.
Дэффи расхохотался:
— Некоторые называют ее диким чесноком.
Она швырнула в него переломанные стебли и побежала вниз по холму.
Еще никогда мистеру Джонсу не приходилось выполнять такую большую работу: в новый корсет старой толстой миссис Таннер нужно было вставить шестьдесят пластин. И она хотела его к Пасхе. Что ж, подумал мистер Джонс. Если удастся закончить его к Страстной пятнице, он возьмет с нее вдвое. И пусть только она попробует поспорить! Мэри Сондерс держала изогнутую полоску китового уса, а он вшивал ее в нужное место. У нее были крепкие руки, и они никогда не дрожали.
— Не буду называть имен, Мэри, — пробормотал мистер Джонс и вытянул иголку с ниткой, — но некоторые мастера просто вставляют пластинку в паз, не пришивая, и она гуляет там, как ей захочется.
Мэри в ужасе ахнула. Конечно, он понимал, что она насмешничает, но нисколько не обиделся и тоже усмехнулся, не отрывая глаз от работы. Он уже видел скелет будущего корсета. Понадобится еще не меньше трех дней работы, прежде чем можно будет добавить шнуровку — целых три шнуровки, впереди, сзади и сбоку, для обширных телес миссис Таннер.
— А он будет шелковый?
Мистер Джонс бросил на нее веселый взгляд. Эта девочка его забавляла. Он не знал никого, кто бы питал такое пристрастие к хорошим тканям.
— Сверху — да. Но это не самое главное. Любой корсет может выглядеть красиво, в то время как внутри скрывается паршивая работа. — Он чуть передвинул руку Мэри, чтобы изменить угол сгиба. — Форма — вот что имеет значение.
— Я знаю, — немного нетерпеливо заметила она. — Но этот новый зеленый шелк пу-де-суа гораздо красивее, чем старая парча, что вы использовали для корсета мисс Прингл.
Мистер Джонс слегка улыбнулся.
— Красота… Красота — она ведь требует жертв.
— Жертв?
— Французы этого никогда не понимали, — заявил мистер Джонс. — Их изделия слишком свободные, они совсем ничего не держат. Для них главное — это чтобы было пышное декольте, да напришивать побольше блестящих бантиков. Но здесь, в Англии, мы делаем самые твердые, самые неподатливые корсеты в мире. Прямая спина — честная душа. Талии наших английских леди так тонки, что природе и не снилось.
— Но корсеты — это больно. Вот бы вам их попробовать, — вполголоса добавила она.
Мистер Джонс решил закрыть глаза и на эту дерзость.
— Слабый пол не может не подчиняться тем требованиям, что предъявляет всеобщее поклонение красоте. Ты когда-нибудь видела сестер Ганнинг, Мэри?
Она покачала головой.
— Ну конечно нет, ты тогда была еще совсем дитя. Так вот. Они считались величайшими красавицами своего времени, мисс Мария и мисс Сюзанна. Знаешь, от чего умерла мисс Мария?
Она снова покачала головой, чуть более нетерпеливо.
— Отравилась гримом. Она пользовалась белилами, чтобы кожа была гладкой и мраморно-белой, и в конце концов они и привели ее к гибели.
Мэри слегка вздрогнула.
— Так, значит, вы сделаете Гетте корсет? — спросила она немного погодя.
Мистер Джонс удивленно поднял брови.
— Разве вы не слышали, как она просит корсет?
— Да ей еще и шести нет, — пробормотал он и воткнул иголку в жесткую льняную ткань.
— Выходит, когда речь идет о вашей дочери, вы признаете, что корсеты вредны?
У этой девушки ужасная привычка все время поддразнивать, подумал мистер Джонс, скрывая улыбку.
— Думаю, Гетта вполне удовлетворится корсетом из холста, со свободной шнуровкой. Между прочим, я всегда был против того, чтобы моя жена слишком затягивалась.
Она бросила взгляд на свою талию, и он невольно посмотрел туда же. Мэри Сондерс была прямой и тонкой, словно молодое деревце, — и в то же время для пятнадцати лет у нее были вполне развитые формы.
