— Она невероятно романтичная особа.
— Она не может знать, — встревоженно возразил он. — Я не говорил никому ни слова. Мы же договорились — никому до Рождества.
— Но у нее есть глаза, — заметила Мэри. — Да это прямо витает в воздухе. Посмотри — каждая птаха и каждая травинка в этом лесу ищет себе пару. Такое время.
Он молча высвободил из-под накрахмаленного чепца ее длинные темные волосы и уткнулся в них лицом. Его горячее дыхание обжигало ее затылок. И вдруг, первый раз в жизни, Мэри ощутила это. Трепет в животе, волнение, острое и пронзительное, словно птичья трель. Должно быть, это то самое, что чувствовала Куколка со своим плотником. То, что чувствуют обычные женщины в объятиях обычных мужчин.
Может быть, это и в самом деле такое время — все цветет, все стремится соединиться? Или дело в том, какие ласковые у него пальцы? Ее била крупная дрожь. Нельзя было терять ни секунды. Она рванула пуговицы на его панталонах; одна с треском отлетела в кусты.
— Подожди, — задыхаясь, прошептал Дэффи.
Она ничего не ответила. К чему? Растрепавшиеся волосы лезли ей в глаза. Она уже не заботилась о том, что выдаст себя своей прямолинейностью, что ее пальцы действуют с заученной легкостью шлюхи. Все, что сейчас имело значение, — удержать этот трепет внутри, ухватиться за него, пока он не исчез навсегда.
Она оказалась сверху, потом они поменялись местами. В его парике была какая-то труха и прутики, ее каблук запутался в плетях плюща. Вокруг стоял ошеломляющий, пьянящий запах раздавленных цветов. Его губы все время двигались, будто он пил из невидимой бутылки сладкое вино, а ноги подрагивали.
Она направила его в себя, поглотила его. Его тело вдруг напряглось и замерло. Только в этот миг она осознала, что он никогда не делал этого раньше. Такой новичок конечно же не мог распознать, что она не девственница. Она испытала радость и отвращение одновременно. Он был совсем близок к триумфальному завершению, и она приготовилась впитать его, разделить его восторг.
Но все оказалось совсем как всегда. Соприкосновение. Временное соединение. Она не почувствовала ничего. Ее тело молчало. Она была за миллионы миль отсюда. И вполовину не такой большой, как у его папаши, а? — отметила Куколка у нее в голове.
Мэри зажмурила глаза. Ее собственные мысли вызывали у нее омерзение.
Все заняло считаные минуты.
— О, Мэри! — выкрикнул он ей в ухо. — О, Мэри, о, Мэри, о, Мэри…
Он обрушился на нее всем своим весом, как любой другой мужчина… все та же тяжесть и невозможность дышать, то же липкое ощущение между ног, тот же холодок. Мэри невыносимо хотелось спихнуть его с себя, однако у нее все же хватило милосердия просто лежать спокойно.
Наконец Дэффи поднял голову. Глаза у него были мокрые.
— Это был самый счастливый час в моей жизни, — хрипло шепнул он.
Мэри вытянула шею и неуклюже поцеловала его в глаз. Невозможно, все это совершенно невозможно.
Он поднялся на колени и пошарил вокруг себя, в надежде отыскать потерянную пуговицу.
— Давай приходить сюда, на это самое место, каждую Вальпургиеву ночь, до конца наших дней.
Мэри перестала отряхивать юбку.
— Но, Дэффи, — осторожно начала она, — мы же не останемся в Монмуте навсегда.
— Где же еще нам быть?
У нее в голове вдруг застучало — словно сторож загремел своей трещоткой, предупреждая об опасности.
— Но здесь нам не будет места.
— Монмут растет, — бодро заявил Дэффи. — Очень скоро здесь будет достаточно места для двух портних и для двух корсетных мастерских. Возможно, начинать нам придется в каком-нибудь другом городе в Валлийской марке, но очень скоро мы сможем вернуться домой.
Домой. Ее рот наполнился горькой слюной. Вот где ловушка. Теперь она все поняла.
— Для меня это Лондон, — почти грубо сказала Мэри. — Я не знаю другого дома. Я лондонская девчонка.
Дэффи терпеливо покачал головой, словно разговаривал с неразумным ребенком.
— Уже нет, моя милая. Если бы ты только видела, как ты изменилась…
От гнева у нее потемнело в глазах.
— Я такая же, как всегда! А что касается тебя — я думала, у тебя есть хоть капля честолюбия! Я и понятия не имела, что ты намереваешься влачить жалкое существование в паршивом вороньем городишке!
Он побледнел.
— Если этот город достаточно хорош для Джонсов…
— К чертовой матери Джонсов! — выкрикнула Мэри. — Я хочу большего. Я не желаю становиться миссис Джонс для бедных!
Дэффи сцепил пальцы так крепко, что они побелели. У него было странно-болезненное выражение лица, будто у человека, который пытается припомнить второй куплет песни.
— Мэри, — взмолился он. — Пусть даже мы отбросим остальное в сторону, но… подумай, как нам растить детей в большом городе?
Она уставилась на него. На долю секунды она забыла, как мало он о ней знает. Он даже не представляет себе, кто она такая на самом деле: прожженная шлюха. Бесплодная тварь. Его наивность была настолько же отвратительна, насколько ее ложь.
Между ними не было ничего общего, теперь Мэри видела это совершенно ясно. Они были совместимы не более чем вода и масло. Они хотели от жизни разного, и у них были разные пути для того, чтобы добиться своих целей. В этой истории не было места для старого доброго «и они жили долго и счастливо…». Почему же она не видела этого раньше? Как она могла быть такой дурой?
— Я совершила ошибку, — тихо сказала Мэри и нагнулась, чтобы подобрать корзину.
— Что ты хочешь сказать?
— Я не могу стать твоей женой.
— Пока нет, я знаю, — заикаясь, выговорил он. — Но со временем…
Как ей вообще могло прийти в голову, что она способна выйти замуж за такого скучного, ничем не примечательного человека?
— Никогда, — бросила Мэри и устремилась прочь.
Джон Ниблетт привез новость, что война с Францией после семи долгих лет наконец окончена и что правительство приказало устроить празднования в каждом городе. Но мистер Джонс, весь вечер читавший «Бристоль меркюри», за оладьями на ужине вдруг заявил, что этот так называемый мир на самом деле позор и бесчестье.
— Мы побили этих собак вчистую, а теперь отдаем им Гваделупу и Мартинику!
Мэри с удовольствием прогулялась бы до Чиппенхэм-Медоуз, где устраивался большой костер — и, по слухам, танцы, — но боялась столкнуться там с Дэффи. Все эти дни он ходил с красными глазами и все время пытался приблизиться к ней, будто собирался сделать какое-то важное, решительное заявление. Но Мэри делала все, чтобы не оставаться с ним наедине. Что бы он ни сказал, это все равно ничего бы не изменило.
Через пару недель все лепестки на цветущих деревьях опали, и они снова стали казаться голыми. Миссис Джонс сказала, что в это время года ей всегда бывает грустно — ведь цветение оканчивается так быстро. Ветки, прибитые к стенам дома, вскоре засохли, но их запах стал только сильнее.
