Миссис Партридж еще не завершила свой туалет, сообщил дворецкий, когда миссис Джонс и Мэри прибыли в Монноу-Хаус. Высокий дом в три этажа выглядел суровым и чопорным; казалось, он брезгливо подобрал юбки, чтобы не запачкать их в пыли. Каково это — быть такой богатой, что можно спать почти до полудня, подумала Мэри, взглянув на большие блестящие окна. Миссис Джонс сделала маленький реверанс разряженному в ливрею лакею и сказала, что, с позволения хозяйки дома, зайдет еще раз в двенадцать.
В этом было нечто странное, почти противозаконное — разгуливать по церковному двору в разгар дня. Первый раз за все время Мэри видела свою хозяйку без дела. Воздух был пронизан солнечным светом, и от деревьев исходил острый запах свежей зелени.
Миссис Джонс повела ее к северному краю двора. Густая ровная трава покрывала небольшие холмики, но надгробий почему-то не было.
— Отчего здесь никого не хоронят? — спросила Мэри.
— О, хоронят, моя дорогая. Некрещеных младенцев и нищих из другого прихода.
Они завернули за угол. Двое мальчишек, прогуливающих школу, прыгали через старые могильные плиты. Миссис Джонс улыбнулась и не сказала им ни слова. На белой стене церкви была вырезана полустертая временем картина.
— Что это — какая-нибудь битва? Солдаты? — спросила Мэри.
Миссис Джонс прищурилась.
— Я полагаю, это Адам и Ева. Во времена моей бабушки было видно лучше. — Она отступила назад и показала наверх. — Смотри-ка. Говорят, наш шпиль высотой целых двести футов.
Мэри уважительно кивнула. Разве можно описать все величие лондонского собора Святого Павла женщине, которая никогда не выезжала дальше Челтнема? Подул ветерок, и позолоченная птица на верхушке легко повернулась вокруг своей оси, совсем как петушок на церкви Святого Эгидия в то утро, когда она сбежала из Лондона. Блеснул золотой хвост, как будто дразня ее.
Чтобы отвлечься, Мэри стала читать надписи на надгробиях.
Мое тело вышло из земли и уходит в землю. Ныне моя душа не скована плотью, я навсегда освобожден от ее уз.
Она подумала о своем собственном теле, гибком и влажном. О том, как оно ей служит. О том, как оно ее утомляет.
— Как верно сказано, — заметила миссис Джонс. — Прочитай мне еще что-нибудь; у меня так устали глаза.
И Мэри принялась читать эпитафии различных Лукасов, Проссерсов, Ллойдов и Адамсов.
— …в память о своей дражайшей супруге, подарившей ему двух сыновей и дочь и скончавшейся в родах в июне 1713 года в возрасте 38 лет.
Миссис Джонс слегка поежилась.
— Джесси Адамс. Она была подругой моей бабушки.
Мэри подошла к следующему надгробию. Новое, еще не успело порасти мхом, мелькнуло у нее в голове.
— Грандисону Джонсу… — У нее вдруг перехватило горло.
— …возлюбленному сыну Томаса Джонса из Монмута и его жены Джейн, — мягко закончила миссис Джонс.
Мэри растерянно молчала, не зная, что сказать.
— Тут и Дельмонт, наш третий. — Миссис Джонс указала на следующую надпись. — Это имя я взяла из романа миссис Хейвуд. Хотя она была и негодницей!
Мэри пересчитала имена. Надгробие было небольшим, с четко высеченными буквами. Интересно, сколько это стоило, подумала она.
— Возможно, Томасу было бы лучше с молоденькой девушкой, которая родила бы ему полдюжины мальчишек, — легко сказала миссис Джонс, как будто речь шла о погоде.
Мэри уставилась на нее.
— Но кто подходит ему лучше, чем я? Кто знает его и его привычки так, как знаю я? — Она перешла к соседней могиле. — Кроме того, я пока еще не сдаюсь… — пробормотала она.
Что-то в ее голосе заставило Мэри насторожиться. Неужели?.. Но нет, конечно же нет.
Миссис Джонс тихонько рассмеялась и пригладила свой простой черный корсаж.
— Но вы же не…
— Разве я что-то сказала? — невинно поинтересовалась миссис Джонс.
Мэри широко улыбнулась.
— Но я думала… — Она осеклась, осознав, что чуть не сказала грубость.
— Ты думала, что я слишком стара. Да. — Миссис Джонс слегка задумалась. — Я тоже этого опасалась.
Они прошли еще немного. Мэри остановилась, чтобы прочитать еще одну эпитафию; букв было почти не разобрать.
Всех ждет конец, людской известен путь;
Однако полон твой стакан, а мой уж пуст.
Миссис Джонс взяла ее под руку.
— Имей в виду, Томасу я ничего не говорила.
— Но почему? — При мысли о том, что она первая, кому хозяйка доверила свой секрет, Мэри ощутила восторг — чистый и сладкий, как кусок сахара.
— О, я не хочу понапрасну возбуждать его надежды. Раньше я сообщала ему сразу, как только замечала первые признаки, но в конце концов все заканчивалось плохо и это только причиняло ему больше страданий. Кроме того, в прошлом году, когда Господь забрал нашего Грандисона, он был совершенно убит горем. Впрочем… эта беда не минует ни богатых, ни бедных, — добавила миссис Джонс и оглянулась на Монноу-Хаус, самое высокое здание в ряду одинаковых сливочного цвета домов. — Эта мадам рожала десять раз. Ни одного живого.
Мэри попыталась представить себе, каково это. Что-то вроде подвала Ма Слэттери, но в десять раз хуже. Когда все твои надежды и устремления заканчиваются лужей крови.
Они подошли к реке, и Мэри поразилась синеве воды. Солнце скрылось за облаками, но Монноу сверкала, словно кинжал, прорезающий себе путь сквозь поля. В ней отражается небо, вот в чем дело, поняла Мэри. Она подняла голову и увидела кусочек ярко-голубого между белым и воздушным. За последними домами начинался луг; тропинка была довольно грязной, и им приходилось ступать довольно осторожно, чтобы не запачкать туфли.
Берег был мягким; земля крошилась и осыпалась в реку. Мэри взглянула на воду и удивленно нахмурилась.
— Я думала, она течет в другую сторону, к Чепстоу?
— Так и есть, — подтвердила миссис Джонс. — Приглядись.
Мэри посмотрела еще раз, внимательнее. Волны оказались всего лишь рябью на поверхности, которую нагонял ветерок.
— Взгляни на вон тот прутик и листья — на самом деле они плывут к нам, просто рябь на воде скрывает их истинный путь.
Церковный колокол возвестил, что наступил полдень. Миссис Джонс и Мэри заторопились обратно в Монноу-Хаус.
Мистер Джонс проверял книгу приходов и расходов. Что означало — он стоял, облокотившись о маленький полированный столик, и смотрел через плечо Мэри Сондерс, которая считала куда быстрее его.
— Хм-м-м… — время от времени восклицал он.
На самом деле его голова была занята совсем другим.
Он прочитал все нужные книги. В свое время мистер Джонс заплатил хорошие деньги за труды с названиями вроде «Шедевр Аристотеля» и «Супружеская любовь»; он держал их запертыми в ящике стола, чтобы не увидели слуги. Из этих сочинений он почерпнул много мудрого, как то: никогда не исполняй супружеских обязанностей на голодный желудок. Или — если женщина находится сверху, она зачнет карлика. Томас Джонс считал себя добросовестным мужем. Он внимательно наблюдал за Джейн, пытаясь разглядеть признаки беременности — утолстившиеся щиколотки или вздувшуюся под глазом вену. Он делал все, чтобы доставить ей удовольствие, потому что знал: без этого женщина никогда не затяжелеет.
