Она вела себя очень осторожно. Для выпивох из «Вороньего гнезда» Мэри была всего лишь служанкой, забегавшей к Кадваладиру за свежим сидром для своей хозяйки, скромницей, которая никогда не задерживалась в таверне, чтобы пофлиртовать с посетителями или сыграть в кости. Она никогда не шла в комнату над конюшней, если кто-то мог ее увидеть. А Кадваладир, пока получает свою долю, будет держать язык за зубами, не так ли? Но иногда Мэри вспоминала его лицо, в тот вечер, когда он узнал в новой служанке Джейн Джонс девчонку, надувшую его в гостинице в Коулфорде, его горящие от ярости глаза под мохнатыми бровями, и ей делалось не по себе.
В один холодный вечер пропахший табаком ирландец с крошечным, с червячка, инструментом попытался уговорить ее сбросить цену.
— Шесть пенсов тебе и шесть хозяину.
— Это еще почему? — нагло поинтересовалась Мэри. — Потому что у тебя только половина нормального размера?
Он влепил ей такую пощечину, что у нее пошла носом кровь. Мэри вернулась домой с пустыми руками. Хозяйке она сказала, что в переулке у нее вдруг началось кровотечение из носа.
— Ты увидела черного кролика? — догадалась миссис Джонс.
Мэри покачала головой, и еще одна алая капля упала ей на носовой платок.
— Если человек увидит черного кролика, у него обязательно пойдет кровь из носа. Разве ты не знала?
Это был единственный раз, когда ей не заплатили. Как правило, Мэри была дома уже через четверть часа, с одним или двумя шиллингами в кармане.
— Какая ты славная девушка, — говорила миссис Джонс, прихлебывая сидр.
Эби снилась еда, которой их кормили на плантации: скумбрия, пироги с голубями… Глоточек рома — иногда, если повезет. Саподилла, джамбалайя — одни только названия согревали ей рот.
Очнувшись от сна, она увидела, что Мэри Сондерс при свете тонкой сальной свечи вылезает из своих юбок. Было уже поздно. От Мэри исходил запах, показавшийся Эби странно знакомым.
— Ты была с мужчиной? — с любопытством спросила она.
Мэри чуть не подпрыгнула от неожиданности.
— Конечно нет! — с негодованием возразила она.
— Просто спросила, — пробормотала Эби и уткнулась в подушку.
Мэри бережно развесила платье на стуле, как будто это была королевская мантия.
Интересно, кто это? — подумала Эби. Точно не Дэффи Кадваладир; последнее время у него был совсем несчастный вид, и каждую свободную минуту он утыкался в «Историю Гебридских островов» — как будто книга была его единственной реальностью. Неужели она нашла себе другого любовника среди бледнолицых мужчин Монмута?
Мэри забралась в постель; Эби накрылась одеялом. До нее донеслось слабое позвякивание: словно звенья цепи, или ожерелье, или… монета и другая монета? Затем шорох сумки, заталкиваемой обратно под кровать, — и Мэри снова улеглась на место.
Эби вдруг поняла, что все это означает, и ее пронзила острая грусть.
Она знала нескольких девушек-рабынь, которых хозяева в трудные времена заставляли зарабатывать деньги подобным образом, но никогда еще Эби не встречала женщину, которая торговала бы собственным телом по доброй воле. Женщину, имевшую работу, кусок хлеба и крышу над головой. Значит, даже Мэри Сондерс, дерзкая, беззаботная Мэри Сондерс, лондонская девчонка с честолюбивыми замыслами, не была свободна. Это разбивало Эби сердце.
Она все же решилась спросить напрямую:
— Мэри. Ты делаешь это за деньги?
Тишина, наступившая вслед за этим, была ужасна. Эби уже начала горько сожалеть, что не сдержала язык за зубами, но Мэри вдруг негромко вздохнула:
— Я не знаю, зачем еще это можно делать.
На это Эби ответить не смогла. Она не была с мужчиной так давно, что уже забыла, каково это. Последним был доктор, который привез ее в Англию. Просыпаясь с утра, он был уже твердым и первым делом принимался за нее. Эби отдавалась ему, а море за окнами их каюты рвало и метало, словно взбесившееся зеленое чудовище. Однажды он вгляделся в ее женские органы и заметил, что они «в высшей степени интересны». По его словам, у английских женщин была совсем другая форма. Он даже зарисовал ее, чтобы поместить в книгу, над которой работал. Ноги Эби дрожали от холода, но доктор велел ей лежать смирно и «потерпеть ради науки». Через несколько дней труда он с гордостью показал ей рисунок, и она вскрикнула от ужаса. Ни лица, ни тела, только раскрытый плод, истекающий соком.
— Ты ведь никому не скажешь? — спросила Мэри.
Эби презрительно фыркнула.
— Когда я приехала жить на Инч-Лейн, — добавила она, немного подумав, — я лежала здесь и не спала, и ждала — хозяин пришлет за мной.
— Что? Мистер Джонс? — Мэри хихикнула.
Эби пожала плечами.
— Хозяева так делают со служанками. Потом я думала, может, мистер Джонс потерял не одну ногу, а больше.
Мэри расхохоталась.
— Теперь я думаю, в этой стране все по-другому.
Они немного помолчали.
— Тебе этого не хватает? — спросила Мэри.
Это был нелегкий вопрос.
— Может быть, только самый конец, — наконец ответила Эби. Она вспомнила жар и влагу внутри, в те разы, когда ее сводили с огромным рабом с плантации, чтобы получить потомство, — хотя из этого ничего и не вышло. — Все спокойно. Никакого шума, никакой суеты. — Никаких просьб и требований, никакого страха, что сделаешь что-то не так, не надо угадывать чьи-то желания и просить прощения.
В субботу миссис Джонс, пожаловавшись на боли в спине, снова отправилась спать пораньше, и мистеру Джонсу оставалось только гадать, не очередной ли это предлог, чтобы не ложиться в постель вместе с ним. Все домочадцы разошлись по своим комнатам. Он уселся в кресло с «Бристоль меркюри», но пламя свечей прыгало, слова сливались, майская ночь стучала в окна, и в воздухе веяло ароматами цветов. Первый раз за много лет он почувствовал, что не может усидеть дома, и решил отправиться в таверну.
Подойдя к двери с растрепанным вороньим гнездом, он ощутил нужду освободиться от лишней жидкости. Мистер Джонс завернул за угол, обошел гостиницу и вдруг наткнулся на Мэри Сондерс.
— Мэри? — глупо спросил он. — Я думал, ты давно в кровати.
Она вскинула руку, чтобы прикрыть лицо, но бессильно ее уронила. Ее глаза тускло блестели, словно две запачканные дегтем монеты, брошенные на белоснежную ткань. Уж не потеряла ли она внезапно рассудок, подумал он. Возможно, ей стало дурно и она не понимает, где находится.
— Мэри? — повторил он. Да точно ли это она? — Что случилось?
— Ничего, сэр, — выговорила она. Ее голос показался ему слишком хриплым и странно непристойным.
— Но что, ради всего святого, ты тут делаешь?
— Я не знаю, сэр.
