3
Шонгау, ночь с 13 на 14 августа
1662 года от Рождества Христова
Поздно ночью Симона разбудил шум перед домом. Лекарь схватился за стилет, который всегда держал на сундуке возле кровати. Затем громыхнула входная дверь, и, заслышав грязную ругань, Симон понял, что это всего-навсего вернулся отец – видимо, доплелся-таки до дома из какого-нибудь кабака за городской площадью.
Симон потер глаза и потянулся. Уже с самого вечера он собирался поговорить с отцом по поводу спорыньи. Но Бонифаций Фронвизер бесследно пропал. Повода для беспокойства, в общем-то, не было. В последнее время старик все чаще начал пропадать из дому и не появлялся целыми днями – напивался в трактирах Шонгау, Альтенштадта или Пайтинга. Когда у него наконец заканчивались деньги, он высыпался где-нибудь в сарае и с распухшим с похмелья лицом возвращался домой. Успокаивался на пару недель, а потом все начиналось сначала. Симон не сомневался, что и заработанные за спорынью два гульдена отец с широкой душой спустил в ближайших кабаках.
Молодой лекарь вздохнул и взял с сундука возле кровати кружку с холодным кофе. Горький напиток поможет ему с меньшими потерями пережить причуды отца: в последнее время они жили как кошка с собакой. Бонифаций Фронвизер в прежние времена был полевым хирургом, затем подыскал себе место городского лекаря и осел в Шонгау. Мать Симона давным-давно умерла, и отец пожелал, чтобы на долю сына выпала лучшая жизнь. Поэтому он отправил Симона учиться в университет Ингольштадта, но тот вместо учебы в основном тратил деньги на модную одежду, азартные игры и красивых женщин. В конце концов он, так и не окончив университета, вернулся домой. Примерно в это же время отец и начал пить.
Бонифаций Фронвизер принялся горланить какую-то песню и вырвал Симона из раздумий. Тот отметил про себя, как отец швырнул сапоги в угол и с грохотом свалился на пол, после чего послышался звон разбитых тарелок. Симон взглянул на окно и прищурился: сквозь ставни уже пробивался тусклый утренний свет. Молодой лекарь встал и оделся. Говорить с отцом прямо сейчас, возможно, не имело никакого смысла, но в душе Симона кипела злость, и заснуть снова все равно не получилось бы.
Спустившись по крутой лестнице, Симон увидел отца уже сидящим на лавке. Старый Фронвизер осоловело уставился перед собой, разложив на столе несколько ржавых монет – видимо, все, что осталось после пьянки. Рядом стояла полупустая кружка с настойкой. Симон поднял кружку и вылил содержимое на пол. Отец, похоже, только тогда обратил внимание на сына.
– А ну оставь, – пролепетал он. – Я пока что отец тебе.
– Ты продал Бертхольду спорынью, – проговорил Симон бесстрастным голосом.
Отец устало поднял на сына маленькие глазки и, казалось, в первое мгновение решил что-нибудь соврать. Но потом просто пожал плечами.
– Ну и что. Тебе-то какое дело.
– Пекарь скормил спорынью своей служанке Резль, и вчера вечером она умерла.
Бонифаций Фронвизер явно не желал отвечать, и молчание затягивалось. В итоге снова заговорил Симон:
– Кричала так, что на весь город слышно было. Как свинья под ножом мясника. Но ты-то наверняка где-нибудь надирался и не слыхал ничего.
Старый лекарь скрестил руки на груди и задрал подбородок.
– Бертхольд выпросил у меня средство, я ему дал его, вот и все. А что он с ним собирался делать, это уже его дело и меня не касается. Коли его служанка…
– Ты советовал ему не жалеть порошка и дать побольше! – перебил его Симон. Голос его дрожал. – Ты отдал ему спорынью, словно это какой-нибудь шалфей или арника. Но это яд! Смертельный яд! Ты… коновал!
Последние слова вырвались у Симона сами по себе и для Бонифация Фронвизера оказались явно лишними.
– Коновал? – рявкнул он. – Это я-то чертов коновал? Хочешь знать, кто у нас настоящий коновал? Твой проклятый палач – вот кто! У кого еще люди покупают дьявольские зелья? В кои-то веки он уехал, я могу немного заработать – и меня тут же объявляют убийцей! И кто, собственный сын!.. – Старик вскочил и врезал по столу так, что кружки задребезжали на полках у стены. – Палач вшивый! Шарлатан проклятый! Я ему дом спалю!
Симон закатил глаза и уставился в потолок. Бонифаций Фронвизер завидовал Куизлю, и зависть эта многие годы не давала ему покоя. С любой болячкой люди, хоть и тайком, охотнее все же шли к палачу, чем к местному лекарю. Это было гораздо дешевле, к тому же палачи считались непревзойденными целителями и, как никто другой, разбирались не только в переломах и ранениях, но и в болезнях внутренних органов. Благодаря бесчисленным пыткам и казням они знали человеческое тело лучше любого ученого лекаря.
Но прежде всего старого Фронвизера злило то, что его сын водил дружбу с палачом. От Якоба Куизля Симон получил знаний больше, чем от отца и университета Ингольштадта, вместе взятых. У палача водились книги по медицине, какие найдешь не в каждой библиотеке. Он знал каждую травинку, мог распознать любой яд и сверялся с записями, которые среди ученых считались творениями дьявола. Симон почитал Куизля – и любил его дочь. Эти два обстоятельства нередко приводили Бонифация Фронвизера в бешенство.
Пока старик поносил палача и его семью, Симон подошел к очагу, над которым еще с прошлого вечера висел котелок с горячей водой. Лекарь по опыту знал: чтобы пережить такие минуты, кофе просто незаменим.
– С теми, кто делит постель с дочерью палача, я вообще разговаривать не желаю! – Неистовство отца достигло высшей своей точки. – Удивительно еще, почему ты сейчас дома, а не со своей шлюхой…
Симон едва не смял в руках нагретый котелок.
– Отец, я прошу тебя…
– Ха! Он меня просит! – передразнил его отец. – А я тебя сколько раз просил? Сколько? Чтобы ты прекратил свои позорные похождения, чтобы помог мне с работой и женился уже на дочке Вайнбергера или хоть на племяннице Харденберга, содержателя больницы… Так нет же, сыночку моему надо с палачкой обжиматься, чтобы весь город языки точил!
– Отец, прекрати! Сейчас же!
Но Бонифаций Фронвизер разошелся не на шутку.
– Знала бы только твоя мать! – не унимался он. – Да повезло, костлявая ее раньше забрала, иначе теперь померла бы со стыда. Сколько лет мы врачами за ландскнехтами таскались… Я каждый грош экономил, чтобы сыну лучше жилось и он учиться мог. А ты? Спустил в Ингольштадте все деньги и знаешься теперь с этим сбродом!
Между тем котелок в руках Симона нагрелся так, что края его обжигал ладони, но юноша все держал его над огнем, и костяшки его пальцев побелели от напряжения.
– Магдалена не сброд, – процедил он. – И отец ее тоже.
– Он чертов шарлатан и убийца, а дочь его – шлюха.
Не задумываясь, Симон сорвал котелок с очага и швырнул его в стену. Доведенная до кипения вода с шипением расплескалась по полкам, столу и стульям, по комнате заклубился пар. Бонифаций Фронвизер ошарашенно уставился на сына. Котелок едва не угодил ему в лицо.
