Симон вздрогнул. Хотя его и снедала скорбь, в душе у него затеплилась надежда. Не ослышался ли он? Лехнер действительно предлагал ему стать новым лекарем Шонгау? Он почувствовал вдруг, как Магдалена, стоявшая рядом, стиснула его руку. В то же мгновение Симон понял, что должен делать.
Он крепко прижал к себе Магдалену и прошептал:
– Благодарю за предложение, ваше сиятельство. Но тогда вам придется принять и супругу нового лекаря. Магдалена, как никто другой, разбирается в травах и станет мне незаменимой помощницей.
Лехнер нахмурился.
– Чтобы дочь палача и жена городского лекаря… Как вы это себе представляете?
– Вам не обязательно звать его лекарем, – возразила Магдалена. – Если все дело в звании, то Симон вполне может стать…
Она задумалась на секунду, затем лицо ее просияло.
– Он может стать цирюльником.
Воцарилось молчание, тишину нарушали лишь крики ворон на крышах.
– Цирюльником? – Симон изумленно уставился на Магдалену. – Чистить грязные бадьи, пускать кровь и брить бороды? Не думаю, что мне это подойдет. Цирюльник – профессия низкая и…
– Именно, и мы подойдем друг другу как нельзя лучше, – перебила его Магдалена. – А бороды я охотно беру на себя, если тебе это так претит.
Лехнер задумчиво склонил голову.
– Цирюльник? А почему нет? Вообще, не такая уж и плохая мысль. У нас, конечно, есть уже один такой в городе, но этот пьянчуга, право дело, кроме как в пиявках, ни в чем больше не смыслит. Работать вы будете как самый обычный лекарь, это я вам обещаю. Все-таки в Шонгау нет других врачей, которые могли бы оспорить ваше назначение… – Он довольно кивнул. – Цирюльник. Это и вправду выход.
– А люди? – вмешалась Анна-Мария. – Люди что скажут? Я как только подумаю про Бертхольда и эти судилища… – Она тряхнула головой. – Второй подобной ночи я не хочу.
– Насчет Бертхольда можете уже не беспокоиться, – сказал Лехнер. – Его два дня назад забрала чума. Даже жена о нем ни слезинки не пролила. – Секретарь пожал плечами. – Ни зверобой, ни молитвы ему в итоге не помогли. Вчера вечером его спешно зарыли на кладбище Святого Себастьяна. Мир праху его… – Он быстро перекрестился, затем протянул руку. – По рукам, Фронвизер? Станешь цирюльником, и я улажу в совете все трудности касаемо женитьбы на дочери палача.
Симон задумался на мгновение, после чего пожал руку.
– По рукам.
– Минуточку, – проворчал Куизль. – Моего одобрения не спросили, а уже и свадьбу решили сыграть. Я всегда говорил, что палач из Штайнгадена будет для Магдалены отличной…
– Хватит придуриваться, упрямец! – перебила его Анна-Мария. – Можешь не скрывать больше, что Симон тебе по душе. А после всего того, что он для тебя сделал, будет чертовски несправедливо ему отказывать. Так что давай уже свое благословение и оставь их одних. Довольно ты из себя злобного ворчуна строил.
У Куизля отвисла челюсть, он изумленно уставился на жену, но промолчал. Да и сказать ему, по всей видимости, было нечего.
– Тогда не буду мешать молодым.
Тонкие губы Лехнера растянулись в улыбке. Затем секретарь резко развернулся и в сопровождении стражников зашагал к Речным воротам.
– Через два часа жду вас в доме вашего отца! – бросил он на ходу, обращаясь к Симону. – И супругу будущую приводите. У нас много дел!
Свежеиспеченный цирюльник усмехнулся. Симон в который раз уже утвердился в мысли, что Лехнер добился именно того, на что изначально рассчитывал. Затем он взял Магдалену за руку и побрел вместе с ней в город, к дому отца.
Когда новобрачные скрылись за Речными воротами, Куизль вместе с женой прошел в дом, и они поднялись в комнату, где спали близнецы. Муж и жена долго стояли рядом, держались за руки и смотрели на детей, что мирно посапывали в кроватках.
– Ну разве они не прекрасны? – прошептала Анна-Мария.
Якоб кивнул.
– Такие невинные… Притом что папа их столько людей угробил.
– Болван, детям не палач нужен, а отец, – возразила его жена. – Другого у них нет, не забывай.
Тень внезапно легла на лицо Куизля; он резко выпустил руку жены и молча спустился по лестнице. В общей комнате уселся на скамью под распятием и тупо уставился перед собой. Лишь время от времени раздавался хруст его пальцев.
Анна-Мария, заметив, с каким угрюмым видом сидит ее муж, невольно улыбнулась. Она достаточно хорошо знала его характер: требовалось некоторое время, чтобы он подал наконец голос; иногда такое могло продолжаться по нескольку дней. Она молча наложила кореньев в каменную ступку и принялась их ритмично размалывать. Долгое время тишину в комнате нарушало лишь поскрипывание пестика, да потрескивал огонь в камине.
В конце концов Анна-Мария не вытерпела. Она отложила в сторону пестик и провела рукой по черным волосам мужа, в которых уже появились первые седые пряди.
– Что случилось, Якоб? – спросила она вполголоса. – Может, расскажешь, что произошло в Регенсбурге?
Палач медленно покачал головой.
– Не сегодня. Мне нужно время.
Так прошло еще какое-то время. Наконец Куизль прокашлялся и посмотрел жене в глаза.
– Я только вот что хотел узнать… – начал он неуверенно. – Тогда в… Вайденфельде, когда я впервые встретил тебя…
Анна-Мария поджала губы и отстранилась от него.
– Мы ведь решили больше не говорить об этом, – прошептала она. – Ты обещал мне тогда.
Куизль кивнул.
– Помню. Но иначе никак, это хуже любой пытки.
– И что же ты хочешь знать?
– Тебя кто-нибудь из них тронул? В том смысле… успели они над тобой надругаться? Леттнер, например, этот ублюдок? – Куизль обхватил жену за плечи. – Молю тебя, скажи мне правду! Это был Леттнер? Клянусь, что между нами все останется по-прежнему.
Воцарилось молчание, и слышался лишь треск поленьев в камине.
– Зачем тебе это знать? – спросила наконец Анна-Мария. – Почему нельзя оставить все как было? Зачем ты заставляешь меня страдать?
– Боже праведный, да или нет?!
Анна-Мария встала и перевернула распятие в красном углу, так что резной Иисус уставился в стену.
– Ему этого знать не следует, – прошептала она. – Никому не следует, кроме нас.
Затем она начала сбивчиво рассказывать. Женщина не прерывалась ни на секунду; голос ее звучал твердо и монотонно, словно маятник раскачивался.
– Ты не забыл еще, как я потом отмывалась? – спросила она под конец, уставившись в пустоту. – Я мылась тогда часами. В ледяных ручьях, что попадались нам по пути, в реках, прудах, в каждой луже. Но это не помогло, грязь так и осталась. Это словно клеймо, которое я одна вижу.
