Белинский иронически усмехнулся и сделал глоток.
– Ваша ирония неуместна, – заметил певец. – Хочу предупредить вас, что увлеченность этими сестрами таит в себе много трагических неожиданностей. На счету этих милых дам не один печальный финал – дуэли, самоубийства…
– Вы считаете это Божьей карой за преклонение перед необыкновенной красотой?
– Не знаю, но без мистики здесь, пожалуй, не обходится. Кое-кто связывает эти случаи с их происхождением: по линии матери сестры принадлежат к роду графа Захер-Мазоха, сын которого Леопольд восславил альгоманию
[123]
, которую теперь так и называют – мазохизм. Правда, у них в семье не любят упоминать об этом родстве: как директор полиции королевства Галиции и Лодомерии
[124]
, он был весьма непопулярен во Львове – цензура, тайный надзор, пресечение свободомыслия… Хотя, на мой взгляд, это не его вина. Он просто добросовестно выполнял свой долг в свою эпоху
[125]
. И представьте себе, эта исключительная преданность графа порядку, установленному Богом и властями, удивительным образом передалась по наследству нашим сестрам. Они полностью отдаются работе в женском комитете благотворительности, взывают к чувствам и жертвенности общества, посещают госпитали с нашими ранеными, пишут там письма для больных и неграмотных к родным на польском, немецком и французском языках… Боже мой, как быстро отвыкаешь от роскошной жизни, – на секунду отвлекся он, теребя в руке сигару. Затем с той же актерской выразительностью продолжил: – Хочу признаться, даже меня в последнее время, при всей моей инфантильности, стало посещать желание сделать что-нибудь нужное и важное для отечества. И я надеюсь с вашей помощью удовлетворить мои возвышенные порывы.
– Каким образом? – поднял брови Белинский.
Сташевский приблизился к капитану, овеяв его ароматом надушенных усов:
– Буду откровенен, я немало времени провел в Вене, в основном, безусловно, на гастролях, и мне не составило труда заметить, что ваш немецкий, да и польский не совсем, как бы это выразиться, столичный. Вы меня понимаете? Потом – ваша странная неосведомленность о некоторых нюансах венской жизни…
Сташевский замолчал, выжидательно поглядывая на собеседника. Капитан загасил сигару и не спеша вытащил из кармана часы.
– К сожалению, до комендантского часа совсем мало времени, – спокойно сказал он, – как раз чтобы попрощаться с хозяйкой. Но может, это и к лучшему – я не успею испортить вам праздничное настроение, поколебав вашу уверенность в своих аналитических талантах. Но мы вернемся к этому разговору при следующей встрече.
Глава 31
Убийство старого медвежатника
Потирая озябшие уши, Юзек Маршицкий караулил старого медвежатника Войцеховского, проживавшего в полуподвальном помещении массивного шестиэтажного дома на Зигмунтовской. Чтобы пройти к нему, следовало миновать двор, где дежурил полицейский охранник, – в соседнем доме размещались квартиры начальника галицийских железных дорог Немешева и его помощников.
Поджидать старого мастера в теплом шинке у Доведя было бы куда уютнее, но хозяйка Франька уверяла, что он там уже давно не появлялся, что было крайне необычно.
Юзека Маршицкого не удивило задание убрать Войцеховского, ведь тот снюхался с русскими. То, что к нему домой неоднократно приходил русский офицер – молодой прапорщик, стало быстро известно. Юзек досадовал, что это мокрое дело выпало на его долю. Его подельников – Яна Сорочинского и Базилия Чепилу неожиданно упрятали в Цитадели по статье двадцать третьей за неосторожно допущенные где-то «оскорбительные выражения против особы государя императора». Он, конечно, не знал, что сделано это было по инициативе помощника коменданта в рамках профилактических мер на период пребывания во Львове проверяющего из Киева. Аналогичный арест «за попытку обмена по спекулятивному курсу австрийских крон на рубли у проходящих солдат» ожидал и его после выполнения сегодняшнего задания.
В своем богатом криминальном прошлом Маршицкому не приводилось убивать. Его стезей были грабежи и кражи. Последний раз он взломал сейф на фабрике водок Кальмана и Фишера в Черновцах, откуда унес шестьдесят две тысячи румынских лей и сорок пять тысяч крон, приготовленных к выдаче зарплаты. Часть денег он надеялся потратить в пассаже Миколяша, но, к своему несчастью, столкнулся лоб в лоб с самим комиссаром львовской полиции – полковником Писарским, в связи с чем приход русских встретил в городской тюрьме. Новым властям срочно требовались камеры для контингента с другой окраской, поэтому почти всех заключенных после формального опроса освобождали. Маршицкого почему-то не выпустили, хотя он заявил, что сидит за пьянство; и он продолжал хлебать тюремную похлебку уже с ожидавшими высылку в отдаленные российские губернии австрийскими дезертирами.
Истинную причину своего невезения он понял, когда подсаженный в его камеру уголовник, назвавшийся Беней из Бердичева, доходчиво ему объяснил, как радикально изменится его жизненная ситуация, если он пойдет на сотрудничество с новой властью, точнее, с некоторыми ее чинами. Маршицкий решил попробовать и уже через пару дней служил истопником при комендантском складе лазаретных вещей.
Для настоящей работы ему было велено подобрать пару надежных людей из своего профессионального окружения, и он выбрал молодых и «подающих большие надежды» Сорочинского и Чепилу.
Первый свой налет свежеиспеченная банда совершила на квартиру Зельды Шейнблюм на Костюшко. Они вошли через черный вход, одетые в гимнастерки с петлицами артиллеристов, повалили на пол пожилую женщину, стали душить и угрожать саблей, пока та не выдала код сейфа, где лежали золотой браслет, шпилька с бриллиантом, двенадцать столовых и четыре десертные ложки с монограммами. Затем последовали другие налеты, среди которых ограбление фирменного магазина ювелирных изделий и часов Ципперов на площади Рынок, тридцать два, совершенное в форме донского казачьего войска – в штанах с красными лампасами; винного погреба Шмита-Миллера за Яновским мостом в форме прапорщиков с Георгиевскими крестами и револьверами с красными тесемками, посещение в черных бурках и черкесках при длинных кавказских кинжалах Львовского коллекционера Яна Виктора.
За добычей к Маршицкому наведывался интендантский унтер-офицер. Он без лишних слов забирал подчистую добычу, оставляя определенную сумму в качестве вознаграждения. Он же приносил и забирал военную одежду и, главное, сообщал адрес следующей жертвы.
Такой «парад нарядов» окончательно запутал военных следователей, безуспешно пытавшихся выйти на след банды. Все сыскные дела по произведенным ими грабежам прокурор военно-окружного суда Галиции прекращал с одной и той же формулировкой: «В связи с необнаружением похитителей и похищенного».
