Вскоре впереди показалась караульная застава. Службу несли два офицера и солдат. Капитан весь подобрался. Ему была неведома действующая система пропусков, и он намерен был действовать по обстановке. Автомобиль остановился, и к ним подошел лейтенант. Разглядев в окне полковника, он отдал честь и дал отмашку солдату поднять шлагбаум.
Вскоре за заставой открылась панорама лежащего в долине Перемышля.
Еще совсем недавно в этом симпатичном уездном городке текла спокойная мирная жизнь. Его жители – поляки, евреи и русины – торговали лесом и льном, мололи зерно и выпекали хлеб. Здесь действовал нефтеперегонный завод и процветал народный промысел: умельцы искусно вырезали курительные трубки.
Треть населения Перемышля, как и Львова, в первые дни войны покинула город, однако вскоре он стал значительно пополняться беженцами с востока.
Офицеры гарнизона даже в первые месяцы осады не отказывали себе в удовольствии посещать рестораны, кафе и полковые собрания. В безупречно подогнанных мундирах, в перчатках без единой морщинки и начищенной до зеркального блеска обуви, они наслаждались беседами за чашкой кофе, играли в шахматы и карты, обсуждали победы и поражения на военном и любовном фронтах.
Связь с внешним миром поддерживалась посредством телеграфа и аэропланов. Солдаты – ежемесячно четыре человека от взвода – могли посылать родным открытки. Местная типография Кноллера по-прежнему печатала газеты на немецком, польском и венгерском языках. Помимо статей из столичной прессы, публиковались повести и рассказы офицеров гарнизона, убивающих скуку литературными упражнениями. Не прекращал работу городской театр, устраивались концерты, а на площадях оркестры играли модные мелодии Оффенбаха. Одним словом, в городе царила атмосфера полной уверенности в неприступности твердыни империи.
Но вот аэропланы стали прилетать реже – русские сбивали их. Не пришла на выручку «венгерская колонна», на которую возлагали большие надежды, неудачами закончилась пара вылазок. Дух защитников крепости стал падать.
Однажды русские артиллеристы сбили самолет, вылетевший в Вену, и он упал внутри оборонного кольца. Подоспевшие к месту катастрофы солдаты-чехи нашли среди обломков секретный доклад генерала Кусманека с изложением истинной ситуации. Весть о критическом положении крепости быстро распространилась среди военных. Чехов повесили, но дисциплина среди защитников крепости дала трещину – увеличилось число перебежчиков к русским, солдаты все чаще игнорировали издаваемые десятками приказы. Офицеры уже не чувствовали себя привилегированным сословием; вместо кафе и ресторанов теперь их чаще можно было видеть на площадях города, выменивающих у солдат паек. А с продуктами становилось все туже, толпа голодных горожан, выпрашивающих еду возле казарм, росла. Большая часть лошадей уже была перебита, мясо выдавалось только частям на передовых позициях, из расчета одна восьмая фунта в день на человека. Госпитали были забиты больными: тиф, цинга, дизентерия ежедневно косили сотни людей. Чтобы скрыть этот ужас, хоронить позволялось только ночью.
Автомобиль спустился к реке Сан, отделявшей район Засанья от старого города, и остановился на набережной, застроенной красивыми двух– и трехэтажными домами. Белинский поблагодарил полковника и быстро направился к мосту через быструю реку, которая в том году не замерзала даже в январе.
«Ну что ж, начало вполне успешное: я в городе, – подумал он. – Следующий шаг – встретиться с агентурой».
Полковник Пневский предупреждал, что из всех агентов, которыми располагала армейская разведка в Перемышле, наиболее важные сведения мог дать шрайбер
[204]
– старший полковой писарь Ян Шерауц. В самом начале войны он попал в плен наступающей армии Рузского. Его тут же завербовали и перебросили снова к австрийцам, в части армии Данкля, отступающие к Перемышлю.
Отыскать шрайбера предполагалось с помощью двух довоенных агентов – инженера коммунальной службы Якоба Воронецкого и доктора Морица Пфайфера. Кроме них капитан держал в памяти имена еще нескольких агентов из числа беженцев. Однако расчет на этих бедолаг был слабый, ведь большинство из них влачили жалкое существование на постной похлебке и куске черствого хлеба в специальных приютах, устроенных комитетами бездомных.
Легче всего представлялось найти инженера коммунальной службы, проживавшего в собственном доме на улице Гродской. Былые заслуги этого агента сводились к добытой им схеме местной полевой железной дороги в тридцать верст, на самом деле не представлявшей оперативного интереса.
Белинского предупредили, что с инженером следовало вести себя крайне осторожно: посланный к нему связник не вернулся.
Центральная улица Мицкевича красовалась новыми домами, магазинами и ресторанами. Резким контрастом этому были кучи конского навоза на дороге и облезший пес, гонявшийся за воробьями, прилетевшими позавтракать.
«Продутовые запасы в городе еще не исчерпаны», – усмехнулся Белинский, вспомнив слова крестьянина-обозника о том, что солдаты-мадьяры охотно покупают у населения собак и кошек по десять и пять гульденов соответственно.
Шедшим навстречу офицерам капитан старался отдавать честь по всей форме, чтобы, не приведи господь, не угодить в комендатуру для наложения взыскания от какого-нибудь ретивого полковника.
Чтобы не обгонять идущий впереди военный патруль, он задержался у большой цукерни и заглянул через витрину, – большой зал, сверкающий серебром, бильярд, миловидная пани говорила по телефону. Увидев капитана, она кокетливо улыбнулась.
– Hundert zwanzig Haller
[205]
, – послышалось рядом.
Усатый старик в конфедератке с пачкой газет в руках протягивал ему старый номер венской Reichpost, но капитан выбрал местную Kriegsnachrichte.
Из-за поворота вышла колонна военных в серо-синих мундирах и направилась в сторону гарнизонной церкви Яна Крестителя.
– Renen und gliederrecht!
[206]
– покрикивал идущий сзади капрал, но солдаты его не слушали, шли не в ногу, медленно и вяло.
– Zum Gebet
[207]
, – проводил их сочувственным взглядом старик, а Белинский подумал: «Не особое ли это богослужение перед последним решающим боем?»
Пройдя Францисканскую, он попал в район еврейского гетто – убогий, с кривыми, запутанными переулками квартал. Двери и низкие окна домов внутри были защищены тяжелыми деревянными ставнями. Грязные ребятишки на заборе, завидев его, наперебой начали попрошайничать. Когда он проходил мимо корчмы, оттуда выскочил долговязый еврей с короткими пейсами и стал предлагать купить «почти задаром» офицерский парадный мундир. Наконец он нашел Гродскую и дом инженера. Прошел пару раз мимо. Розовые кальсоны из солдатской ткани, развешанные во дворе вместе с шелковым трико, насторожили. Он решил не спешить заходить в дом, а понаблюдать немного издалека. Отойдя к тумбе с афишами городского театра, капитан раскрыл газету и стал читать воспоминания какого-то капитана о «зверствах дикарей казаков» во время пребывания в российском плену.
