В качестве рабочего инструмента Чухно взял с собой Юзека Маршицкого – единственного, кто остался от прежней команды громил. Без предварительной разведки, не тратя времени на переодевание и маскировку, они ввалились в дом Шперлинга и потребовали отдать «королевскую казну». Изрыгающая чудовищные угрозы страшная рожа Маршицкого и два выстрела из револьвера в потолок смертельно напугали супругов, но они отчаянно продолжали уверять, что понятия не имеют ни о каком золоте и монетах…
Времени для более изощренных методов «дознания» у грабителей не оставалось, их могли застигнуть передовые отряды австрийцев, и они ретировались, довольствуясь содержимым кошелька домовладельца, украшениями его жены и золотой минорой
[232]
.
В дверь кнайпы забарабанили. С кухни выглянул хозяин заведения и с тревогой уставился на Чухно. Тот глянул в окно и буркнул:
– Открой.
Вошел ефрейтор, с ног до головы в пыли. В одной руке он держал свернутое вокруг древка знамя, в другой – пустую австрийскую флягу.
– Что, братец, тяжело пришлось? – как-то равнодушно спросил поручик.
– Этого нельзя было выдержать, – ответил тот, безумным взглядом следя за тем, как хозяин наливал воду во флягу, – они уничтожили нас снарядами… от батальона осталось несколько человек…
Зацепив на ремень наполненную флягу, он, выпив залпом огромную кружку воды и махнув на прощание рукой, выбежал на улицу.
Вскоре толпа солдат стала значительно редеть, а сквозь пушечный грохот уже доносилась пулеметная стрельба.
– Пора, – нетвердым голосом пробубнил Чухно.
– Jeszcze ро jednym i wio!
[233]
– махнул рукой Маршицкий и громко крикнул: – Мозес!
Но владелец заведения уже покинул свою корчму и отсиживался где-то в укромном месте. Он прекрасно помнил рассказы своего деда, который в 1809 году жестоко пострадал от бесчинств и грабежей проходящих здесь аналогичным маршем отрядов Наполеона.
Моршицкий встал и начал шарить по полкам в надежде найти хоть каплю спиртного. Но там было пусто. Внезапно он остановился и уставился бычьим взглядом на поручика, уронившего голову на стол. Покосившись на саквояж у его ног, громила поднял с пола пустую бутылку.
Вошедший в город патруль ландвера был не особенно удивлен, обнаружив в кнайпе российского офицера в бессознательном состоянии. Случаи с загулявшими в питейных заведениях и публичных домах военными нередко случались с обеих сторон.
Глава 65
Новосад в монастыре
Наступило седьмое июня
[234]
1915 года – последний день власти русских во Львове. Собственно, власть уже покинула город. Все военные и государственные учреждения эвакуировались. Уже были сняты российские стяги на ратуше, здании наместничества и Копце Унии Люблинской
[235]
.
В городе оставался только комендант с несколькими офицерами. Казацкие патрули следили за безопасным проходом через город последних разрозненных отступающих частей. Прекратили работу газовая, электрическая и водонасосная станции, и горожане скапливались возле уличных колонок, чтобы запастись водой. В воздухе стоял едкий запах дыма горевших казарм на Яблоновского
[236]
. Оставшееся имущество в казармах на Курковой и на Цитадели, включая окна и двери, растаскивалось мародерами.
Стихия разбоя и грабежа бурно расцвела в городе после исчезновения с улиц полиции и стражей порядка.
Вслед за дорогими магазинами и заведениями с винными погребами подверглись опустошению обычные лавки. Жертвами бандитов всех мастей и проходящих солдат стали еврейские кварталы. Здесь уже лилась кровь, слышались стрельба и крики о помощи.
А между тем противник подходил все ближе. На взгорьях Голоска, Яновском шоссе и в песках Брюховичей его ждали последние позиции русских – вырытые с участием жителей города глубокие рвы, укрытые балками и дерном, и заграждения из колючей проволоки.
Завтра утром на этой проволоке, с жердями бориславских шахт, будет висеть не один солдат в голубом мундире.
Военный госпиталь, куда прибыл Новосад за пленным австрийским генералом, находился у подножия Святоюрской горы, на углу Петра Скарги. Здесь лечили российских и пленных австрийских офицеров высокого ранга. До войны же тут размещалась Народная лечебница для убогих, за которыми ухаживали монахи-студиты из соседствующего здания монастыря. Куратором богоугодного заведения являлся митрополит Шептицкий. Сейчас помещения госпиталя стояли пустые. Все медицинское оборудование, медикаменты, койки и белье было вывезено.
Войдя в госпиталь, Новосада охватило странное чувство, причину которого он вскоре понял: запах карболки. От неожиданной мысли он замер на месте. Именно этот больничный запах наряду со звоном колоколов церкви Святого Юра упоминал Войцеховский. Здесь должен быть один из колодцев. И вместо того чтобы подняться в приемную, он кинулся в подвал. Но то, что там увидел, – разочаровало. Современные коммуникации вентиляции, канализации и водопровода свидетельствовали, что здание построено совсем недавно. Старый медвежатник же вспоминал о мрачном, с затхлым, застоявшимся воздухом подвале.
Расстроенный, прапорщик поднялся наверх. У носилок с раненым австрийским генералом его уже заждались два санитара и пленный врач. Пришедший в себя после операции генерал встретил молодого русского офицера беспокойным взглядом. Новосад распорядился поместить его в санитарную карету, и они тут же отправились на Центральный вокзал.
Казимежовская была забита народом, надеявшимся покинуть город в последний момент. Сгорбленные под тяжестью чемоданов и тюков, они спешили в сторону вокзала. У корчмы напротив костела Святой Эльжбеты шел отчаянный бой за остатки винного погреба. Раздавались крики и страшная ругань. Среди разбросанных корзин с соломой и битого стекла валялся упившийся до бесчувствия солдат. Еще один, стоя на карачках, лакал прямо из большой винной лужи. Ближе к вокзалу дорогу закрывали густые клубы дыма – горели товарные запасы угля, дров и провианта. Люди растаскивали с еще нетронутых огнем складов продукты и имущество. Новосад не смог сдержать смех, увидев среди городской бедноты прилично одетых господ, обвешанных валенками, и солидных дам со связками соленой рыбы.
Вокзал напоминал кипящий котел. Полевые жандармы – казаки с красными повязками уже не в силах были сдерживать толпу. Стоящие на платформе вагоны с надписями 40 Mannoder 6 Pferde
[237]
были переполнены. Люди с тюками и узлами сидели не только на крышах вагонов, но и на буферах и подножках. Некоторые привязали себя ремнями к ступенькам.
