— Да если бы вы были ею на самом деле! — сказал он торопливо. — Но в Шенверте вряд ли когда-либо чувствовалось отсутствие хозяйки. Присутствие здесь преклонных лет и весьма почитаемого гофмаршала делают хозяйку дома совершенно лишней во время празднеств, а хозяйство он умеет контролировать лучше всякой женщины. Предназначение Лео — военная служба, он должен будет рано оставить Шенверт и выйти из-под опеки матери, так что едва ли эти причины существенны. Главной причиной вашего появления здесь была неутолимая жажда мести. Боюсь, будет оскорблено чувство достоинства женщины, если она узнает, что ее избрали единственно для того, чтобы нанести другой женщине смертельный удар, и притом с самой утонченной жестокостью.
Большие серо-голубые глаза молодой женщины пристально вглядывались в лицо говорившего, но именно ее молчание и этот взгляд, полный нескрываемого страха, и побуждал его безжалостно продолжить:
— Тем, кто знает барона Майнау, известно, что все поступки и действия его рассчитаны на эффект. Выслушайте, как было дело. В молодые лета он страстно любил высокопоставленную женщину, и она так же пламенно отвечала на его любовь; близкие принудили ее отказать ему, чтобы она могла взойти на трон. Барон Майнау, может быть, и прав, называя ее поступок предательством, но в глазах приближенных это не более как страшная жертва, принесенная из чувства долга… Смерть мужа сделала эту женщину, не перестававшую любить Майнау, свободной. Для бедной страдалицы в порфире и короне могла взойти новая заря; она мечтала сбросить с себя тяжесть герцогского блеска и величия и хотя бы теперь сделаться любящей и любимой женой, но разве можно было предположить, каковы настоящие намерения барона Майнау?.. Пока герцогиня соблюдала траур, он был с ней чрезвычайно любезен, но лишь до той минуты, когда она, сгорая от любви и сладостной надежды, рассчитывала услышать из уст его предложение. Вместо этого он в присутствии всего двора объявил ей о своей помолвке с Юлианой, графиней фон Трахенберг. Это, конечно, произвело невероятный эффект, Майнау мог торжествовать.
Молодая женщина оперлась на высокую заднюю стенку письменного стола обеими руками и прижалась к ним лицом. Ей хотелось провалиться сквозь землю, только бы не слышать более этого безжалостного голоса. Страдали не только ее фамильная гордость и ее достоинство, но и ее бедное сердце.
— Что будет после этой комедии, его мало волновало, — продолжал священник с возрастающим жаром; казалось, он дорожил каждым мгновением, когда мог находиться с этой женщиной один, без всяких свидетелей. — Чувству долга нет места в душе этого человека; он и к своей первой жене, очень привлекательной, любезной и благородной женщине, выказывал полное пренебрежение.
Последние слова заставили Лиану поднять голову. Священник лгал: первая жена Майнау не отличалась благородством, она при малейшем противоречии топала и швыряла ножами и ножницами в прислугу. А священник не унимался:
— Он и женился на ней единственно для того, чтобы доказать герцогине, что ее предательство мало его трогает… Но участь первой жены была завидной по сравнению с участью второй, которую он безжалостно принес в жертву своему тщеславию. На стороне первой был ее отец, а против второй жены настроен и сам Майнау — он ее непримиримый враг… Он-то знает, что второй брак — не что иное, как образчик самой неслыханной мести и что герцогиня не остановится ни перед чем, чтобы хоть теперь одержать победу, а он — верный ее союзник. Царственное имя добавит величия дому Майнау.
— Я спрашиваю вас еще раз: к чему вы мне все это говорите? — прервала его вдруг Юлиана, гордо выпрямившись. — Я добровольно удаляюсь, что всем известно, и не доставлю хлопот ни герцогине, ни ее союзнику, но, пока еще ношу имя Майнау, я никому не позволю в своем присутствии дурно отзываться о человеке, с которым повенчана, даже если бы он был в десять раз виновнее. Прошу вас не забывать этого, ваше преподобие! Впрочем, не берусь решать, что более достойно осуждения: легкомыслие светского человека или суетность священника, который, зная о совершаемом святотатстве, в трогающей душу молитве призывает благословение Божие на недостойных комедиантов. Светский человек топчет женское сердце, как большинство знатных молодых мужчин, священник же, превращая алтарь в сцену, становится на ней даровитым актером и тем самым совершает страшный грех!..
Лиана говорила громко, горячо, забыв о предосторожности и теряя самообладание.
— Этот Шенверт — омут, и, к чести Майнау, он этого не знает и потому проходит мимо темных дел, которые даже витают в воздухе в этом замке. Он и не предполагает, что документы, на которые он, по простоте душевной полагается, подделаны…
Не договорив, она вдруг испугалась и замолчала. Священник сделал выразительный жест, как будто ему внезапно пришла в голову мысль. С быстротой молнии выхватил он из ящика лежавшую сверху бумажку и поднес ее к лампе.
— Вы говорите об этом документе? Ученая мыслительница исследовала его под микроскопом и обнаружила…
— Что он писан предварительно карандашом, — сказала она твердо.
— Совершенно справедливо. Каждая буква срисована на стекле карандашом и потом обведена пером, — подтвердил он спокойно. — Я знаю это очень хорошо, знаю даже и то, что это очень трудная и неприятная, действующая на нервы работа; а знаю я это потому, что сам сочинял и писал этот документ… О, не смотрите же на меня с таким отвращением! Разве для вас ничего не значит то, что я так унижаюсь и так искренне каюсь перед вами? Вы можете спокойно коснуться этой руки: не ради денег, не ради земной власти и величия действовала она так, но для осуществления высших целей… Разве я не мог с тем же успехом выдать за последнюю волю и распоряжение пожертвовать какую-то сумму или недвижимое имущество в пользу нашего ордена? Барон Майнау уверен в неподдельности этого документа, он поверил бы и такой приписке, а старик гофмаршал… Ну, он по уважительной причине должен бы был поверить. Но я не грабитель, я только хотел приобрести две души: языческую душу матери для крещения и душу мальчика для исполнения миссии… В наш век считают фанатизмом самоотверженное, преданное служение Господу человека, ставшего священником по призванию, но никто не думает, что, заключив горячее вещество в железный сосуд, он тем самым заставляет его высвобождаться и…
— Сжигать еретиков, — добавила она ледяным тоном и отвернулась.
Священник нервно скомкал в руке записку.
— Но это пламя уже более не пылает, — проговорил он глухо, видимо отчаянно борясь со страшным волнением. — Ни самая усердная молитва, ни бичевания не в состоянии снова раздуть его. Меня пожирает другой огонь. — Тут он протянул к ней руку с измятой бумажкой. — Вы можете обвинить меня в подлоге, можете изменить судьбу Габриеля, можете лишить меня моего положения, возбуждающего всеобщую зависть, и влияния, которое я имею на высокопоставленных лиц, — сделайте это, и я буду молчать, даже глазом не моргнув. Отдайте меня в руки моих многочисленных врагов, только позвольте мне, когда вы оставите Шенверт, жить вблизи вас!
Лиана посмотрела на него изумленно, подумав, что он сошел с ума… Она снова гордо выпрямилась перед ним во весь рост.
