Она закончила одеваться и посмотрела на себя в зеркало. На нее смотрела эта новая, длинная, гибкая, совершенная женщина. У нее было достаточно понимания, чтобы знать, что она не умела одеваться. Да и откуда у нее были время и деньги, чтобы научиться этому? Гардероб состоял из трех пар слегка обрезанных «Левис», нескольких белых рубашек, пары свитеров и одного большого розового кашемирового свитера. Он и еще сапоги были ее единственной гордостью. Она купила пару высоких сапог из хорошей мягкой коричневой кожи, с трехдюймовыми каблуками. Когда она их надевала, то получалась хорошая высота и наклон. Она завязала пояс из дешевой коричневой кожи и все было готово. Конечно, не это нужно ей на самом деле. Но она носила это, стараясь, играя роль, выглядеть как можно лучше, – ведь она все время была на сцене. Она играла роль молоденькой хорошенькой девушки и не отступала от роли. Только по ночам после любви с Питом она расслаблялась, успокоившись в его объятиях перед сном. Их любовь была атлетической. Пит не знал тонкостей, присущих более старшим и опытным любовникам. Он набрасывался на нее и, кажется, не думал о том, что нужно женщине. Но он проделывал все это с энтузиазмом, после первого оргазма он быстро восстанавливался, и потом он занимался ей сколько ей было нужно. Она выжимала его. Тогда в темноте, чувствуя его прекрасное молодое тело, она удивлялась: что с нею произошло и куда делась несчастная Мери Джейн?
А днем у нее не было для этого времени. Она делала лицо, с которым было бы легко работать, также и в театре, несколько больше макияжа для вечеров и праздников. Не то чтобы ей было куда пойти, она находила толпу в театре скучной и клановой. Но в конце концов они все лет на пятнадцать моложе, хотя бы она и была похожей на них, но она не была тем, чем казалась. Она видела, как хорошенькие девушки встречаются не с теми парнями, ставят не те цели и делают не то. Она узнала теперь то, что нужно было знать. Она поняла, пройдя сквозь все это дерьмо, на что способна тридцатишестилетняя женщина в овечьей шкуре.
6
Сэм оторвался от сценария на столе. Было темно. В Лос-Анджелесе сумерки быстро сгущаются и становятся фиолетовыми. Кажется, в этом здании свет был только у него.
Сеймур Ле Вайн, один из прислужников Эйприл, предоставил ему офис и секретаршу Риту. Пока он работает над картиной, эта часть голливудских владений принадлежит ему. Он посмотрел на низкий потолок и белые деревянные стены. Когда-то здесь была писательская секция международной студии. Еще когда десятки писателей работали, чтобы выпустить три фильма в неделю. Кто работал здесь? Бенчли, Эйджи, может быть, Билл Фолкнер потягивал здесь виски? Интересно, что писали в этой комнате, и, между прочим, что он сам сможет здесь написать? Сэм покачал головой, пытаясь сосредоточиться. Примерно половина работы над первым фильмом, а он уже думает о новой работе. «Это какой-то бред», – подумал Сэм, но не волноваться не мог. Он уже представлял две пьесы Эйприл, но она, кажется, их не заметила. Сэм видел, что было с директором и продюсером здесь, в студии, когда кончилась их работа: они оставили свои офисы и личные стоянки, упаковались и уехали.
Но Сэм не хотел уезжать. Уже почти два года он проталкивал «Джек, Джилл и компромисс» сквозь всю эту адскую кухню, и теперь ему хотелось стать частью этого города. Да и куда возвращаться? Воспоминания о Нью-Йорке, сером и холодном, вызывали у него самого неприятный холодок. Претензии труппы, мелкое производство вдали от Бродвея. Разве можно возвращаться к такой убогой жизни, часами корпеть в одиночестве в темной комнате? И о чем он будет писать? Историю голливудского неофита на пределе?
Сэм Шилдз действительно был на пределе. Хотя он уже и заканчивал сценарий, хотя он делал все возможное, чтобы усвоить технику кинопродукции, это было так. И дело было не только в фильме. Женщины сводили его с ума.
Он был не просто уязвим, он боялся, каждый раз просыпаясь в четвертом часу утра в холодном поту. Он вышел из бюджета и отставал от графика первую неделю. И Эйприл уже дважды набрасывалась на него.
Ее первый сердитый звонок поразил его. Ведь они, хоть и недолго, были любовниками. Но он с начала репетиций начал спать с Крайстал. Когда позвонила Эйприл, он уже ждал сцены из-за этого.
– Какого х… ты там делаешь? – холодно спросила его Эйприл.
У Сэма наготове были извинения. У них с Эйприл не было обязательств, просто получилась какая-то реакция между ним и этой актрисой. Он виноват и хочет извиниться. Эйприл Айронз обижать не следовало. В конце концов у него были основания ее бояться.
– Прошу прощения, я не хотел тебя обидеть, Эйприл, так получилось. – Даже сам он слышал, что все это звучало нелепо. Нужно постараться.
– Какого хрена ты имеешь в виду? – спросила она.
Неужели она об этом не знает? Быть того не может! Об этом, кажется, знали все, кроме мужа Крайстал, а Эйприл такого не пропускает. А если и пропустила, то Сеймур, конечно, передал. Официально он был ассоциативным продюсером, но скорее коллективным шпионом. Его отец был председателем интернациональной студии и боссом Эйприл. Она не могла не знать про Крайстал. Зачем бы она тогда звонила. Но, может быть, ей нужна исповедь? Некоторые женщины это любят.
– Мы с Крайстал… Так получилось…
– О Господи! Это? Да она спит со всеми директорами, кого это волнует? Но какого х… ты на целых два дня отстаешь от графика? Известно, сколько это стоит? Даже еще не начали снимать! Сеймур говорит, что мы задержимся не меньше чем на неделю!
Сэм попытался исправить положение. Он сказал:
– Это можно вычесть из моего жалованья.
– Прекрасное предложение! Но это уже в два раза больше, чем жалованье. Разве неизвестно, сколько стоит день на студии? Эти профсоюзные сосунки съедят нас живьем, если мы позволим… никаких сверхурочных! И на кой черт нам нужно все это репетиционное время! Здесь не Бродвей!
– Майк Николс всегда репетирует на площадке. И Крайстал как актрисе тоже нужно…
– Ты, Сэм, не Майк Николс! А Крайстал – не актриса. Занимайся этим вонючим фильмом, ладно? – Она повесила трубку.
С тех пор он стал бояться выходить из бюджета. Пусть он Майк Николе или нет, но Крайстал Плинем действительно не актриса. Эта звезда, которая, как Сэм начал понимать, была чем-то другим. Она на каждом шагу сопротивлялась, когда он пытался сделать из нее действительно актрису. Она хотела играть свою роль Джилл в полном голливудском макияже и с макияжем на руках, крупным планом. Она молила о роли, она дралась за нее, но она хотела изменить ее, превратив в некое подобие самой Крайстал.
Но это действительно было опасно и могло принести им много трудностей. Только теперь, когда им было что терять, он ощутил парализующий страх неудачи. Крайстал и все прочие не были под контролем. Только в постели он мог подчинить ее, успокоить и уговорить бросить все это. Он держал ее в объятиях, ласкал ее и снова, и снова объяснял, как следует делать и какой большой актрисой она может стать. Ночь за ночью в кровати он убеждал ее быть актрисой, играть роль неудачницы, говорил, что у нее есть талант и так далее.
