— Болит все? Какая ж я дура, с этой стороны легла. Надо бы с той. Нехорошо я устроилась?
— Ничего, так лучше… Клавка, за что тебя прокляли?
— Кто?
— Родители. Ты говорила тогда.
— Ну вот. Зачем ты сейчас про это?
— Скажи.
Она помолчала.
— Да я такая шалава была, теперь вспомнить страшно… Ну, я уж помирилась с ними. Это ты потому спросил, что я сказала: "Мне все простится"? Что ты еще хочешь про меня спросить?
— Про себя хочу. Когда же я тебе понравился?
Она ответила удивленно:
— Сразу! Ты разве не понял, что сразу? Как я только тебя увидела. Ты там сидел в углу с бичами, с каким-то еще торгашом, а я к тебе через всю залу шла и на тебя только и смотрела. Ты хороший сидел в курточке! Щедрый, и все тебе нипочем, лицо — такое светлое!
— Неправда, я злой был, как черт.
— Ну, ведь с пропащими сидел. Их же никто за людей не считает, Вовчика этого с Аскольдом. Все только и бегают они ко мне: то — "Клавка, покорми в долг", то — "Клавка, похмели, завтра в море идем, с аванса разочтемся". Про меня уже чего только не думают, а я их просто жалею. С ними-то будешь злой!.. А плохо, что ты меня не заметил. Я перед тобой и со скатерки чистой смела, и уж так, и так… А сказал бы ты мне тогда: "Поедем со мной, Клавка", тут же бы поехала, куда хочешь. Скинула б только передник.
Она смотрела в иллюминатор, улыбалась, глаза у нее блестели влажно. Я спросил:
— А дальше что было?
— Дальше-то?.. Может, не нужно?
— Теперь уж — все нужно.
— А дальше — ты меня перед этими пропащими позорил. Пригласил, за ушком поцеловал… Я-то — разоделась, марафет навела, в большом порядке пришла девочка! А ты, оказывается, специалистку свою ждал — ни по рыбе, ни по мясу… ты уж прости. А потом еще на Абрам-мыс ездил. Видела я уже — и ту, и другую, — да разве они меня лучше? Да никогда! И уж после того, как они тебе не отпустили, ни та, ни другая, ты ко мне являешься: "Клавочка, без тебя жить не могу!"
— Пьян же я был.
— Да уж хорош. Как собака. Я так и поняла: ты — это уже не ты. Мне даже как-то и не жалко было, когда они тебя били. Не убьют же, думаю, таких не убивают… Я уже потом спохватилась, как узнала от них, что ты в море ушел из-за этих денег. Я-то думала — проспишься, придешь за ними, и мы при этом поговорим хоть по-человечески. Ведь мы ж не говорили! Так я себя проклинала…
— Себя-то за что?
— Ну… наверно, любил же ты эту, специалистку. Не все так просто было. Я тоже нехорошо про нее говорю. Любил, да?
— Теперь не знаю.
— Это ты так не говори. Это ты и про меня когда-нибудь скажешь: "Не помню, хорошо ли мне было с Клавкой".
Я ее обнял.
— Не скажешь ты этого, — она засмеялась. — Ни за что не скажешь!
Я ее обнял сильнее.
— Подожди. Ну, подожди же, никуда я не денусь. И устал же ты.
Так сильно она меня обнимала — и уже не помнила про мое плечо, и себя не помнила. Как будто жизнью со мною делилась.
— Хорошие мы, — она сказала. — Хорошие друг для друга.
А потом:
— Ну, это ведь и не чудо, нам же не по шестнадцать. Нет, все-таки чудо.
И опять лежала — головой на моем плече, с закрытыми глазами, с полуоткрытым ртом. И так славно укачивало нас волною, когда она наплескивалась на стекло.
Кто-то к нам постучался тихонько. Вот уж действительно — как с другой планеты.
— Ох… — Клавка замотала головой и выругалась сквозь зубы. — Ну что поделаешь, открою.
— Ты что?
— Да это же Валечка. Твои постирушки принесла. Ну, какой ты у меня еще мальчик! Думаешь, она без романов тут живет? Не-ет, Валечка у нас не такая!
Она приоткрыла дверь. Валечка оттуда спросила:
— Все хорошо? — И засмеялась.
Клавка ей ответила чуть хрипло:
— Лучше не бывает. Спасибо тебе, Валечка.
— Да уж если на банкет не пошли…
— Ох, какой уж тут банкет. Свой у нас банкет. Спасибо тебе большое.
Клавка уже не вернулась ко мне, стала одеваться, подобрала все с полу.
Я спросил:
— Она тоже из-за меня не пошла?
— Ну что ты. Не все из-за тебя. Двое у ней тут встретились, в одном рейсе. Один бывший, другой теперешний. Гляди еще — там передерутся, на банкете. Лучше от беды подальше.
— Не растреплет она?
— Кто, Валечка? — Клавка рассмеялась, взъерошила мне волосы. Миленький, успокойся. Уже про то, что я тут с тобою, вся плавбаза знает. От киля, как говорят, до клотика. Что нам после этого — Валечка!
Я тоже засмеялся:
— Выходит — поженились мы с тобой?
— Да уж поженились…
Я помолчал и сказал:
— Я не просто спрашиваю, Клавка.
— О чем ты?
— Какими же мы отсюда выйдем? Как я завтра без тебя буду?
— Ой, вот уж про чего не надо. Я тебя умоляю! Таким же и будешь.
— Нет. Уже не смогу…
Я, наверное, права не имел говорить ей эти слова, мне ведь еще под суд было идти, — да неизвестно же, чем он кончится, этот суд, все же у меня какие-то оправдания были. По крайней мере, мы б хоть эти недели вместе прожили — до приговора, а там уже ей решать, стоит ли ждать меня. Нет, пожалуй, здесь решать, сейчас, — неужели б я ей не признался, скажи она только — «да»!
Клавка ко мне присела.
— Ну зачем это тебе в голову-то пришло? Вот взял и все испортил. Зачем, спрашивается? Ты подумай-ка, — еще и не началось у нас ничего, а уж все было испохаблено. Бедные мы с тобой! И что нам такого впереди светит? Ну, буду я тебе — моряцкая жена. Будешь ты уходить — на три с половиной месяца! А я тебя — до трапа провожать, в платочек сморкаться. Потом, значит, верность соблюдать, вот так сидеть и соблюдать. Песенки для тебя заказывать по радио. "Сеня, ты меня слышишь? Сейчас для тебя исполнят "С матросом танцует матрос". В кадры звонить — как мой-то там, не упал еще "по собственному желанию"?.. Потом встречать тебя, толпиться там, а в сумке уже маленькая лежит, чекушка — чтоб ты не закосил никуда, аванс бы не пропил. Вот так захмелю тебя и приведу домой, на кушетку, и полежим наконец-то рядом. Так вот для этого-то счастья все остальное было? Чем я тебе не угодила, что ты мне такой жизни пожелал!
Я сказал:
— Да я ведь за эту жизнь тоже не держусь. Уехал бы в любой день другого чего поискать.
— Это можно… Ну, и про эту жизнь тоже можно по-другому рассказать. Кто послушает — сюда, наоборот, помчится. Мало ли их едет? Ты сам-то не из этих мест, как и я?
