— Да я не устал.
— А я говорю — отдохни. И посмотри внимательно.
Шурка, конечно, тут же стал орать:
— А мне тоже отдохнуть можно?
— Можно.
— Тогда ты и за меня поработай, а я посижу, отдохну.
— И помолчи также, — сказал Димка. — А то я кой-кому могу и отвесить.
Шурке это до того понравилось, что он даже не ответил. Сел на свою бочку и закурил.
Димка несколько раз показал Алику, сам весь строп нагрузил, а тот лишь кивал.
Шурка опять не стерпел:
— Что ж только один? Теперь за меня нагрузи.
Но в общем-то до всех дошло, что Димка не одному Алику дал передохнуть, но и нам тоже. И маленький урок он нам дал…
Не заметили мы, как и погода переменилась, палуба уже не желтой была от солнца, а серой, и по волне пошли гребешки. А мы только еще один стакан
[48]
выгрузили, верхний. А их в обоих трюмах по четыре.
Не замечали мы, что вокруг делается — кто еще там подходит к базе, кто отчаливает. Раз только, я помню, вышла какая-то задержка, и я разогнулся, поглядел на море. Там, среди зеленых гребней, шел куда-то баркасик с подвесным мотором — красненький борт и белая рубка, а в корме сидели двое, молодые, с рыжими бородами, и глядели на нас. Куда они шли? А Бог весть куда, в море. И не знал я, на сколько у них горючего хватит для этого моторчика, и был ли у них еще парус с собой, но их-то это не пугало, и я подумал — да уж, наверно, дойдут куда хотят. Главное — идти куда хочется. Может, и мне вот так — смотаться сейчас на базу, и на ней вернуться в порт, а оттуда: не задерживаясь ни на час, на поезде в Россию, хотя бы в Орел к себе поначалу… Что меня держит — неужели вот эта бочка?
Тут же мне про нее напомнили, толкнули в спину.
— Кати, чего встал!
И я забыл про этот баркасик.
Небо темнело понемногу, и ветер свежел. В этих местах погода меняется быстро, в полчаса штиль кончается и разводит мертвую зыбь.
Со следующим стропом какая-то задержка вышла. Ухман нам крикнул:
— Ступайте, отдохните. Я покричу.
Шурка с Серегой в самый кубрик сошли, сели за свои карты. Остальные на трапе устроились, кто повыше, кто пониже. А я — на самой верхней ступеньке, следить, когда ухман появится.
— Не разгрузимся сегодня, — сказал Ванька Обод. — А я к врачу не попаду до вечера.
— Так вали сейчас, — Алик сказал.
— Вали! А кто мне тогда эту рыбу засчитает? Вдруг он мне с этого дня бюллетень выпишет.
— Разгрузились бы, — сказал Димка. — За три часа бы разгрузились, если б с «голубятника» на подвахту вышли.
— А кому это надо, — Ванька спросил, — чтоб за три часа? Им трое суток погулять охота на базе. А сразу разгрузишься — тебя и погонят на промысел.
— Но можно же и по-другому, — сказал Алик. — Всем дружно поработать день, а потом всем гулять двое суток. Это было бы справедливо.
Ванька даже закашлялся от смеха.
— Вот ты человека ограбишь, а тебя засудят, а ты тоже будешь говорить несправедливо?
Алик удивился.
— Что за логика?
— Не понимаешь, салага? Вот ты на СРТ подался. Почему на плавбазу не пошел, там тоже матросы есть? Или — в берегаши? Потому что дикари вчетверо больше получают. Значит, за рублем погнался? Так чего ж тут несправедливого? Ты и должен уродоваться, как карла. А они там, с «голубятника», гулять в это время будут, водку пить, с бабами спать. Потому что дипломы имеют, а ты — не имеешь. И ты хоть упади на палубе, они те руки не подадут. Хотя нет, подадут — вставай и дальше уродуйся. Все справедливо!
Алик примолк, только усмехался про себя.
Ванька спросил:
— Понял теперь, салага, как она ловится, селедочка?
— Приблизительно.
— Вот, когда совсем поймешь, ты ее и жрать не захочешь. Если б все знали, как она ловится, она б у них колом в горле стала!
— Лучше пусть не знают, — сказал Алик.
Ванька согласился:
— Это ты верно, салага. А то ее и покупать не станут.
С базы позвали:
— Эй, на «Скакуне»!
Я выглянул. Там стоял Жора-штурман.
— Шалай, позови там салагу.
— У нас их двое.
— Любого.
Димка полез.
— Ну, как там Шакал Сергеич? Горит синим пламенем?
— Голубеньким пока. — Тут он мне цидульку выкинул в иллюминатор. Решил на свободную тему писать. Вот… "Радуюсь я, это мой труд вливается в труд моей республики".
— Прелестно! — сказал Дима. — Пускай насчет вдохновения подзальет, насчет творчества.
— Это он подзальет. Он вот спрашивает — «вдохновение» через «а» пишется или через «о»?
— Вдох! Второе тоже «о».
— Ясно-ясно.
Жора ушел. Через минуту опять крикнули с базы:
— Строп идет!
Небо стало тревожное, темное, поднялась зыбь. Ветер ее гнал к Фарерам.
Ванька постоял в капе, поежился.
— Шторм, ребятки, будет.
— Ну и пускай, — сказал Алик, — отдохнем хоть.
— Дурак, это тебе не промысел. Там — пускай, лежи себе в койке. А тут тебя каждый час будут к причалу гнать. Чуть просвет — подходи выгружайся. Ни сна тебе, ни работы. Так неделю промаешься, тогда и скажешь — пускай.
Еще мы нагрузили стропов десять и опять вернулись в кап. Там уже наши бочки не успевали укладывать, много их на борту скопилось. В обычные дни это не страшно, а теперь и базу качало.
Ванька опять помрачнел:
— И завтра не выгрузимся. И послезавтра.
— Тебе-то куда спешить? — я спросил. — Все равно в порт уйдешь.
— Вот и не все равно. Эта база только три дня простоит. А там жди следующей.
Откуда он это выведал? Но уж, наверно, выведал, если заранее задумал. А мне все баркасик мой не давал покоя. И то, что я Лилю так и не увижу.
— Неужели три дня? — я спросил. — Да, не успеть нам.
Ванька ко мне придвинулся.
— Ты чего? Может, на пару спишемся? Чего ты тут не видал?
Я поглядел — все сидят на трапе, привалясь к переборке. Митрохин — в самом низу — спит на комингсе. Из кубрика щелчки по носу доносятся: "сто сорок восемь… сто сорок девять". И правда, чего я тут не видел?
— А это каждому можно списаться? — спросил Алик.
— Ты сиди, — сказал Ванька. — Каждому, да не всем. А то подумают команда разбегается, чепе. Ты на следующей базе спишешься, никто тебя не держит.
