— Нет.
— А не мешает иногда пожаловаться. Бывает, пригодится. Ушиб какой-нибудь был?
— Что-то не помню.
— Дурак, а кто это проверит. Говори — был, с тех пор не сплю нормально, трудоспособность понизилась. Не хочу быть для товарищей обузой.
Честно говоря, не хотелось мне в эти хитрости пускаться. Списываться, так по одной причине — "не ваше собачье дело". Зачем мне это вранье, если я уже не вернусь? Он-то вернется, я знаю, поколобродит и вернется, больше-то он делать ни черта не умеет. А я уж спишусь, так навсегда. Поначалу хоть в депо свое устроюсь. Мне надо по-серьезному решаться, а не так, с панталыку.
— Ну, как? Рвем на пару?
— Нет.
— Ты ж договаривался!
— Когда?
Он на меня поглядел с презрением.
— Э, на дураках в рай ездят. Я тебе как умному советовал. Пример тебе подавал.
— Да списывайся ты один, для других не старайся.
— И спишусь. Думаешь — духу не хватит?
— Да ничего не думаю.
— Вот и видно. Думал бы, так…
Он не договорил, пошел от меня. Совесть его, что ли, мучила, что он нас покидает? С базы крикнул ухман:
— Эй, бичи, провизию примите!
Кандей Вася вывалил за борт на штерте мешок и коровью ногу. Он уже был хорошо веселый, наш кандей. Рядом с ним дрифтер появился и «маркони». У всех того же цвета рожи.
Дрифтер взревел:
— Полундра, сети кидаю!
Восемь зеленых покидал, из сизаля, и две белых, капроновых.
— Эти ко мне в каюту несите.
Ясное дело, в порядок он их не поставит. Он их как-нибудь поприжмет до порта, выгадает на штопке, на перештопке, а эти дружкам подарит для переметов. Да и не к чему их в порядок ставить — капроновые долго не рвутся, но зато рыбу режут до крови, и другая рыба боится лезть в ячею.
Кандей Вася смайнал свой груз и предупредил:
— Сухофруктов хоть полмешка оставьте, больше не дадут.
— А нам и не надо больше, — Шурка уже туда руки по локти запустил. — Ты за нас выпил, мы за тебя хоть закусим.
"Маркони" с фильмами сам пожелал спуститься.
Я помог ему дотащить коробки до салона. Вдруг он остановился, хлопнул себя по лбу.
— Сень! Совсем выпало. Тебя ж там одна девка спрашивала. Постой… Лиля ее зовут. Ну да, Лиля. Их там трое при Гракове, молодые специалисты. Хочешь — свидание устрою?
Я укладывал коробки в рундук, читал названия и молчал.
— Слушай! — сказал «маркони». — Я ж туда передатчик аварийный должен на проверку сдать. Барахлит. Ну, скажу, что барахлит. Мне же его одному не стащить, ты поможешь.
— А кто на палубе останется?
— Такой ты незаменимый, Сеня?
— Это не знаю, а шорох поднимется. У нас уже двое сбежали.
— Что ж делать? Надо чего-нибудь придумать. Пока он придумывал, с базы опять крикнули:
— Строп идет!
Мы его нагрузили, потом ухман подал сетку — для «маркони». Я его подсаживал.
— Чего передать? — он спросил.
— Привет. Больше ничего.
— Так мало, Сеня? Нет, я все-таки придумаю.
Он ехал вверх и держался одной рукой, а другой мне помахивал. Ухман его выматерил и втащил за пояс.
Качало уже чувствительно, и строп мотался над всей палубой, от мачты до мачты. Мы ждали, что прекратят разгрузку, — кранец взлетал выше борта. Но успели все-таки выгрузить один трюм. Половина работы. Шурка подмел там веничком и вылез.
— Стоп, ребятки, — сказал ухман. — Отдохните пока. Сейчас решают может, вам отойти.
Ну, пока они там решат, мы в кубрик кинулись. Попадали в ящики, кто даже в сапогах.
Я задремал было, потом услышал — меня зовут с палубы.
2
— Сень! — «маркони» кричал сверху. — Принимай гостей!
Он качался на сетке, еще с двумя какими-то, не бичами, одеты они были слишком пестро, — и сетка шла прямо в трюм. Кто-то из них двоих завизжал как резаный, — тут я и понял, что за гости пожаловали. Я принял сетку, отвел, и они соскочили.
Лиля была в кожанке и в синих брюках, набекрень — ушанка с синим мехом. А в чем ее подружка, я сразу не разглядел, — в таком ярком, что в глазах рябило.
— Вот ты какой!
Лиля смотрела на мои доспехи и улыбалась. Протянула мне руку. Я для чего-то скинул шапку, потом пожал ее руку — твердую и сухую. Моя-то была посырее. Она это перенесла, даже не заметила.
— Познакомься. Это Галя.
"Маркони" тоже подтвердил, что Галя. Была она в красной шапочке с помпоном, беленькая, крашеная, с кудряшками. Все озиралась, поглядывала на борт плавбазы и ужасалась — неужели это она оттуда съехала.
— Ну, как ты тут живешь? — спросила Лиля.
Я что-то замялся, но Галя меня выручила:
— Ой, как тут интересно! А нам все-все покажут?
— Прошу! — «Маркони» ей подал руку кренделем. Он обращение знает, на торпедных катерах служил.
Из рубки старпом выглянул, в сильной задумчивости. Вообще-то, самовольство, — дамы на корабле, можно и осерчать по такому поводу. Но можно и схлопотать в ответ при этих дамах. Он предпочел в тень уйти.
— А тут симпатично! — Голос у Лили был чуть хриплый, осевший на ветру. И мне как-то неприятно было, что она с этим голосом под свою Галю подделывается. — А это что, лебедка?
— Да, — говорю, — она самая.
— А это трюмы?
— А это трюма.
— Учти, мать, — говорит она Гале, — тут все произносится с ударением на «а». Боцмана, штурмана. А где же у вас кубрик?
Вот, не хватало только, чтоб я ее в кубрик повел, где бичи храпят в ящиках, свесив сапоги через бортик. А кто не спит, тот, значит, с корешом беседует на трехэтажном уровне, и ведь не спустится оттуда при дамах.
— Да что там, в кубрике? Эка невидаль.
Я уж спиной чувствовал: кто-то из капа выглядывает на такое диво. Так и есть, Шурка выполз, оповещает тех, кто внизу:
— Бичи, каких лошадей привели!
Ну, и те, конечно, тоже повыползали, человека три, тут уже не до сна.
— Ого! — сказала Лиля. — Какие тут красавцы плавают! Вот кого нужно в кино снимать.
— Правда, у вас лошади есть? — спросила Галя.
Мы с «маркони» чуть не упали.
— Мать, не срами меня. Лошади — это мы. Чувствуешь, какая галантность.
Галя вся вспыхнула, стала, как ее шапочка. А Лиле как будто все было нипочем, смотрела на бичей спокойно, улыбалась одними губами. Но я-то знал, как сильно она смущается, только виду не подает.
