— А что по этому поводу думает стармех?
Кто-то уже позвал «деда», он стоял над люком. Кашлянул в кулак и сказал:
— Думает, что чепуха.
Граков от его голоса вздрогнул, выгнул шею, чтобы увидеть «деда», и чуть потемнел.
— Ну, не совсем чепуха. Но если команда горит желанием…
— Команда-то горит. Пока не зальется.
— Ну, что за настроение, Сергей Андреич, я тебя не узнаю.
Граков стал вылезать. «Дед» стоял ближе всех и мог бы подать ему руку, но не подал. «Дедов» начищенный штиблет был как раз против его лица. Граков на него поглядел и поморщился. Но «дед» не убрал ногу, пока тот не вылез.
— Не узнаю, — опять сказал Граков. — Сам говоришь: «Чепуха», а настроение… Этак ты нам бичей деморализуешь.
— Сходим ко мне в каюту, объясню. И акт покажу.
— У тебя уже и акт составлен? Ну-ну. Группового тоже приглашаешь?
— Конечно, — сказал «дед». И подал групповому руку. — Он-то, надеюсь, и поймет.
Граков опять потемнел, но смолчал.
Пробыли они у "деда" минут пятнадцать. Вышли, заглянули через планшир. Мы гурьбой стояли поодаль.
— Что-то сомнительно, — Граков поглядел на группового. — Как твое мнение?
Тот опять заглянул, как будто ему мало было одного раза.
— Не мешает прислушаться к Бабилову.
— А мы что делаем, Иван Кузьмич? — Граков спросил досадливо. — Мы разве не прислушались? Но надо же решать по существу.
Групповой пожал плечами. Решать ему очень не хотелось. Граков подождал и отвернулся от него.
— Что ж, Сергей Андреич. Твои соображения, конечно, весомые. Тем более ты акт составил. Стал, так сказать, на официальную точку зрения. Тем самым ты с себя ответственность как бы снимаешь…
"Дед" как будто не слушал его, смотрел на фарерские сопки.
— Ну, естественно, ты о безопасности обязан думать. На то ты и стармех. Никто тебя не осудит, если ты находишь, что судно аварийное, и надо его вести в док. В таких случаях лучше, как говорится, перестраховаться. Никто не осудит, ты прав. Но стране рыба нужна, вот в чем дело. Мы все это помним. Стране нужна рыба.
"Дед" поглядел на него как-то устало.
— Стране тоже и рыбаки нужны.
Граков засмеялся, оценил шутку.
— Метафизик ты, Сергей Андреич. Отделяешь людей от дела. Ну, что ж. Вот они-то пусть и решают. А, рыбаки? Как — уйдем в порт или останемся на промысле, выполним трудовой долг? Тут первое слово — команде. Не возражаешь?
"Дед" чего-то хотел ответить, потом повернулся и пошел прочь. Мы расступились, дали ему пройти.
— Ну, утопленники, — Граков к нам подошел, — ваше слово! Никто за вас его не скажет. Опасность некоторая, конечно, есть. Бабилов — механик знающий. Но и мы с вами тоже кое-что знаем. Как люди плавают. В каких, понимаете, условиях. Когда необходимость велит. Про это ведь в акте не напишешь…
Мы стояли толпой, переминались. Потом Шурка спросил:
— Ну дак чего? В порт, значит не идем?
Граков ему улыбнулся:
— Хочешь, чтоб я тебе приказал? А я, наоборот, тебя хочу послушать, твое мнение.
— А чего меня-то слушать? На ж… поглядеть, как нам ее поцеловали.
— Это ты называешь «поцеловали»? Я думаю, это по другому называется. Это на вашу ж… только "обратили внимание". Так точнее будет, правда? Да сам же ваш Бабилов — слыхали? — «чепуха», говорит, заварить — раз плюнуть.
Я сказал:
— Он не про это говорит.
Шурка от меня отмахнулся, чуть не со злостью.
— Да будет вам хреновину плести с твоим «дедом»! Помешались на этой заплате.
Граков переглянулся с групповым.
— Я ж говорю, совсем он их деморализовал. Тот лишь плечами пожал, не ответил. Тут Ванька Обод вперед выступил.
— Лично я вот списаться хочу… Это как, можно или нет? Граков поглядел на него строго. Ванька весь ужался.
— Как фамилия?
— Да чо «фамилия»? Вопрос нельзя задать?
— Ну, а все-таки, фамилия у тебя есть? Или ты ее стесняешься? Вот у меня — Граков, все знают. А ты у нас — беспризорный, что ли? Иван, не помнящий родства?
Ванька помялся, выдавил из себя:
— Чо это не помнящий? Иван Обод… Ну?
— Родила, наконец! Значит, списаться хочешь, Иван Обод? Товарищей бросить?
— К доктору я на прием записан. Еще раньше.
— Болен, значит? Плохо себя чувствуешь? Это другое дело, прости. Это вопрос не принципиальный. Конечно, держать не будем. Причина вполне уважительная.
Бондарь спросил:
— А другим нельзя? Ребров моя фамилия.
— Можно, Ребров. Представь себе, можно. Каждый, кто хочет списаться, может это сделать. В установленном порядке. Подать заявление капитану, получить у второго штурмана аттестат и так далее. Держать никого не собираемся. Боязливые да робкие нам не нужны. Коллектив у нас здоровый, а от балласта освободится — еще будет здоровее. Так, орлы?
Он улыбался, все свое золото выставил, а руку положил на плечо — тому, кто поближе. А ближе всех к нему Митрохин стоял, чокнутый наш, моргал белесыми ресницами. И тут он весь встрепенулся, покраснел, даже затрясся от злости, что ли, или знамение ему привиделось.
— Что мы стоим, действительно, лясы точим! Работать надо! Чиниться. А думать — не хрена, ребята. А ну, айда работать!
— О! — Граков удивился даже, потрепал его по плечу. — Гляди-ка, Иван Кузьмич. Мы тут про железо беспокоимся, а на этом железе — еще люди плавают!
Чокнутый наш рванулся — куда-то чего-то вкалывать.
— Ну, ребятки, — Граков нам сказал. — Давайте-ка, действительно делов у нас хватает, не будем розовым мечтам предаваться.
Мы постояли и разошлись. Тут лишь заметили, что сварщики уже протянули провода к корме, притащили с катера пару стальных листов. Все — пока мы лясы точили.
— Веселей, веселей на палубе! — Это уже старпом покрикивал из рубки. Заспались.
Шурка задрался с ним:
— Сиди там. Скажи спасибо, что не разжаловали.
— Ты с кем разговариваешь?
— С кем! С тобой.
— А ты глаза разинь. Ты не со мной одним. А за ним действительно кеп стоял — хмурый, шапку на брови надвинул. К нему тоже как будто относилось.
— А я вообще говорю. Кой-кого не мешало бы разжаловать.
Кеп отошел вглубь. Я взял Шурку за рукав, увел от греха подальше.
Отдраили трюма, стали бочки катать на полубак. Это — чтобы корма поднялась. Все делали молча, но каждую минуту готовы были сорваться. Так оно вскорости и вышло.
