— Перейду на другой, вот те крест истинный.
— Конечно, себя ценить надо.
— Хоть на «Сирену» перейду.
— А что, «Сирена» — это пароход.
— Или на «Шаляпина».
— Тоже пароход.
— А «Скакун» этот — ну его к бесу, это не пароход.
Этак они еще долго могли травить, пароходов у нас много, но тут чьи-то каблучки застучали и юбка зашелестела, так что внимание у них переключилось.
Прошла мимо нас Клавка, стала всходить по трапу, но приостановилась. Скользнула взглядом по мне, как будто знакомого хотела вспомнить, но не вспомнила.
— Смелей, смелей, Клавочка, — дружок ей сказал. — Мы на тебя снизу смотреть не будем.
— А хоть и смотрите, белье у меня в порядке.
Дрифтер заржал от удовольствия.
— Ох, Клавочка! — дружок говорит. — За что мы тебя все так любим?
Хотел было руками ее достать, но она высоко стояла.
— Если бы все! А то вот этот злодей, в курточке, зверем на меня смотрит. Убить меня хочет.
— Кто, Сеня?! — дрифтер взревел. — Какой же он злодей? Да он у нас душа парохода. Весь экипаж в нем сипы черпает в трудные минуты жизни.
— Вот вы его и заездили. Может, и была у него душа когда-то, да вы из него вынули.
— Сень! — дрифтер ко мне пригляделся. — А у тебя, и точно, взгляд какой-то не родной. Сень, смягчись. Ведь на такую королеву смотришь!
— Правда, — сказала Клавка, — что ты против меня имеешь?
Ты не кошка, я подумал, ты змея. Тебе еще надо, чтоб я при этих двоих сказал, что я против тебя ничего не имею. Нет уж, что я решил про тебя — то сам решил. А ты от меня слова не дождешься.
— Да ничо он не имеет, — сказал дрифтер. — Правда, Сеня?
— Почему же молчит? Рыженький, почему молчишь?
— Знак согласия, — сказал дружок.
— Так пойдем тогда, захмелиться дам. Хочется же перед отходом?
— А мне — можно? — спросил дрифтер.
— Вы и так веселые. А вот он — грустный. А я грустных прямо ненавижу. Вся жизнь от них колесом идет…
Я все молчал. Клавка засмеялась вдруг, махнула рукой и пошла.
— Чо ты? — сказал дрифтер. — Баба ж тебе авансы выдает.
— Ничего не значит, — сказал дружок. — Он правильно держится. Ты правильно держишься, кореш. Она тут не тебе одному авансы выдавала. Вот-вот уже — до дела дошло. А в последнюю минуту — вывертывается!
Дрифтер отчего-то вздохнул. И опять они за свое принялись:
— А "Боцман Андреев" — это, скажи, не пароход?
— Еще какой пароход!
Насилу я его оторвал от дружка. Пошли в сетевой трюм. Я спросил по дороге:
— Больше к этой базе не подойдем?
— Нет, Сень, она нынче в порт уходит, полный груз. Так что упускаешь ты шанс. Если надо — беги, я сетки один донесу.
— Не надо.
В сетевом трюме мы еще полежали на сетях, — у дрифтера и там дружок нашелся, — покурили втихаря. И когда выехали на лифте на верхнюю палубу, уже смеркалось. Ветер посвежел, и базу сильно раскачивало, срочно нужно было отходить.
Сетки мы покидали к себе на палубу. Пароход ходуном ходил, и одна в воду угодила, Серега ее багром вытаскивал — с матушкиной помощью. В это-то время я и увидел Лилю — в брезентовом дождевике с капюшоном. Смотрела через планшир на наш пароход. Может быть, слышала, как я ругался, когда Сереге наставление давал.
Подошла, подала руку. Рука у нее все та же была — теплая, сухая и крепкая. И та же улыбка — милая, немного смущенная. Но что-то переменилось у нас с нею. Не знаю даже что. Как будто и нечему было меняться.
— А я уже ваш СРТ различаю. У него на мачте самолетик с пропеллером.
— Это не только у нашего, многие делают.
— Для чего?
— Так, игрушка. Пропеллер вертится — все веселее.
— Но я все-таки различила!
Дрифтер увидел, что я задержался, и тоже решил куда-то сбегать.
— Сень, ты меня дожди, вместе спустимся.
Она спросила.
— Пробоина у вас — серьезная?
— Авось не потонем.
— Почему — авось?
— Все в море случается.
— Так просто, само по себе? А мне говорили — серьезная.
— Чепуха, дело не в ней.
— А в чем?
Я хотел рассказать ей про «дедовы» опасения, но раздумал. Долго рассказывать, да и не к чему ей.
— Тоже чепуха.
— А у вас, я слышала, списался кто-то. Я думала — ты.
— Нет, не я.
— Я знаю. Просто, подумала — как было бы славно, если бы ты. Поплыли бы вместе. Мы ведь сейчас уходим, ты знаешь? Гракова только дождемся, он у вашего капитана в каюте.
А ведь и правда, все можно было переиграть. Позвать Жору-штурмана, наврать ему что-нибудь, он же у Ваньки бюллетеня не спрашивал. Кто-нибудь мне подаст шмотки, а я Шурке смайнаю бритву. Не забыть бы только сказать, чтоб Фомку выпустили. И мы поплывем на этом чудном лайнере. Вместе, вдвоем. Ах, синее море, белый пароход!
— Не решаешься? Знаешь, тут даже все удивились, когда вы решили остаться, я многих расспрашивала. Вы просто дети. Какое-то дикое легкомыслие. "Авось обойдется". Ты же понимаешь, что это глупо? Разве мужество в том, чтобы лезть очертя голову?
В первый раз ей не все равно было, что со мной будет. В первый раз она меня просила о чем-то, предлагала. Это понимать надо!
— Что же я, сбегу, как крыса, а другие останутся?
— Вот чего ты боишься! Лучше, конечно, утонуть за компанию?
— Ну, не обязательно «утонуть»…
— Ты же сам сказал — в море все случается. Боишься — быть не как все?
Это правда, я этого боялся. Но вот «дед» не боялся быть "не как все", а тоже оставался.
— Насмешек боишься? Неужели это всего страшнее?
Я когда-то мечтал о такой минуте, когда она обо мне озаботится. А теперь она не то что заботилась, она за меня боялась. Но радостно мне не стало. Если б даже я и списался, так с «дедом» могло без меня случиться, и я бы себя всю жизнь за это казнил.
— Ну, решайся.
Нашего «Скакуна» подкинуло на волне, приложило бортом о кранец. Она вздрогнула.
— Если б меня четвертовали, я бы и то не согласилась!
И так она это сказала испуганно, что я вдруг ее притянул к себе и поцеловал — в губы. Они у нее были холодные и чуть потресканные. Я сам этого от себя не ожидал, и она не ждала, отшатнулась. И от этого еще больше смутилась.
