— Вот именно. Ты свою Юлю и окликай.
И прошла Верочка. Дрифтер себя хлопнул по лбу и уж начисто сник.
— Бичи, — сказал Васька, — потопали? В этом вопросе нам не светит.
— Всем по-разному, — сказал «маркони». — Я все же надеюсь.
Это он еще двоих углядел, которые из каюты вышли, от нас неподалеку.
— Минные аппараты — товсь!
[66]
Уж если эти нас не затралят, двоих как минимум.
Бичи чуть вперед подались. Но я-то уже разглядел, кто это, и стал подальше, за их спинами. Одна — Лиля, неспетая песня моя, другая — Галя.
По походке я ее узнал, Лилю. Ну, и по цвету, конечно, зеленому, неизменному. А походка у нее была занятная — не прямая, а чуть синусоидой, какая-то неуверенная. Ах, как мне это нравилось когда-то — как она ко мне идет. Как будто не хочет и все-таки что-то тянет ее. И все же она красива была, это я должен сознаться. Ну, не такая, как Клавка, на которую таксишник засмотрится и в столб при этом врежется. У ней — свое было, что и не всякий заметит. Но мне и не нужно, чтоб всякий.
Она вдруг улыбнулась, сразу как-то вспыхнуло у нее лицо, и пошла к нам с протянутой рукой.
— Мальчики! — Это она салаг узнала. — Ну, знаете… Теперь-то, надеюсь, вам для биографии достаточно?
— Подробности потом, — сказал Димка. — Сейчас, старуха, вся надежда на тебя. Проведи уж нас по старой памяти.
— Туда? Почему же нет? А он вас пустит, вахтенный?
— Что за вопросы, старуха. Чего хочет женщина, того хочет Бог. Ну, и вахтенный, естественно.
— Ой, ну я так рада вас видеть!..
Она еще посмотрела на нас, скользнула взглядом по моему лицу — тут я не мог ошибиться — и не узнала меня. Ну, вообще-то она немножко близорука. И немножко стеснялась — столько тут мужиков стояло.
Алик обернулся ко мне. Я помотал головой. Тоже тут все было ясно.
Вахтенный их с большой неохотой пропустил — двоих с одной дамой. Ей пришлось улыбнуться ему — так мило, смущенно, — и, конечно, она его убила.
А «маркони» провела Галя.
— Галочка, — он ей сказал, — память о вас не умирает в моем сердце.
— Больше на щеке, — сказала Галочка. — Пошли, трепло несчастное.
"Маркони" к нам повернулся, развел руками:
— Желаю вам, бичи, всего того же самого.
— Валяй, — сказал дрифтер. А нам он сказал: — Потопали, нечего тут по переборке жаться.
И правда, нечего. Толкотня эта уже поредела слегка, и вполне мы могли отвалить. А больше всех мне этого хотелось. Знобило меня отчаянно. Самое милое сейчас — в койку забраться, все одеяла накинуть, какие есть.
Оттуда, из зала, вышла Клавка, бросила веселый взор на вахтенного, и он ей чуть поклонился, слегка заалел. Я уже рад был, что хоть за чужими спинами стою, не хотелось бы, чтоб она меня сейчас видела. А мне даже приятно было ее видеть — такую живую, раскрасневшуюся, нарядную, в синем платье с кружевом каким-то на груди или с воланом, я в этих штуках слабо разбираюсь, в ушах — сережки золотые покачивались. Даже в лице у ней что-то переменилось, — оно как-то яснее стало, может быть, оттого, что она волосы зачесала назад, в узел, и лоб у нее весь открылся.
Клавка нас увидела и подошла:
— Бичи, вы не со «Скакуна»?
— Королева моя! — сказал дрифтер. Опять же палубным голосом. — Да мы же с эфтого самого парохода!
— Где ж этот рыженький, что с вами плавал, сердитый такой? Что-то я не вижу его. Он часом, не утоп ли?
— Сердитых у нас много. А рыженьких — нету. Может, я его заменю?
Клавка ему улыбнулась.
— Да нет, тебя мне слишком много… Ну, это я его «рыженьким» зову, а он светленький такой, шалавый. В курточке еще красивой ходил.
— Так это Сеня, что ли?
— Ну-ну, Сеня.
Дрифтер махнул своей лапищей, сказал мрачно:
— По волнам его курточка плавает.
Клавка взглянула испуганно — и меня как по сердцу резануло: так она быстро побелела, вскинула руки к груди.
— Да не сообщали же… Типун тебе на язык!
Дрифтер уж не рад был, что так сказал.
— Погоди, груди-то не сминай, никто у нас не утоп. Сень, ты где? Ну-ка, выходи там. Выходи, когда баба требует.
Бичи меня вытолкнули вперед.
Клавка смотрела на меня и молчала. Клавкино лицо, такое ясное, опять порозовело, но отчего-то она вдруг поежилась и обняла себя за локти — как в тот раз, на палубе.
— А чего же вы тут стоите? — спросила. — Вахтенный, ты почему их здесь томишь? Они же со «Скакуна» ребята.
— Ну, Клавочка, — вахтенный малость подрастерялся, — это же на них не написано… Представители от команды должны быть, безусловно. Но не в таком же виде.
— А какой ты еще хотел — от героев моря? Да пропусти, я их в уголке посажу.
— Ну, Клавочка… На твою ответственность.
— На мою, конечно, на чью же еще. Ступайте, ребята, — она их подталкивала в плечи, — ступайте.
Бичи повалили в зал. Но меня он все-таки задержал, вахтенный.
— А вата-то, — говорит, — зачем? — Выдернул из меня клок и показал ей. — Зашить нельзя? И был бы герой как герой.
— Да, это не годится. — Клавка кинула руку к груди, поискала иголку, но не нашла, потащила меня за рукав. — Пойдем, зашью тебя.
Навстречу нам уже какое-то начальство шло, с четырьмя шевронами. Граков прошел — опять меня не заметил, за ним кеп и штурмана. Третий всю Клавку обсосал глазами снизу доверху и покачал мне головой. Еще второй механик наш прошел и боцман с Митрохиным — все прикостюмленные. Вот, значит, наши представители…
Мы сошли вниз — еще на несколько палуб, пошли по такому же коридору, только с зеленым ковром. Клавка выпустила мой рукав и взяла за руку.
— Холодная, — она вдруг остановилась. — Слушай, ты, может, в душ хочешь? Я тебя сведу. Погреешься, пока зашью. Что-то ты у меня совсем холодный.
— Да хорошо бы.
— Ну, чего же лучше!
Из душа какое-то ржанье доносилось. Клавка постучала в дверь туфлей ответа никакого, сплошное ржанье.
— Ну, да, — сказала Клавка, — жеребцы парятся, это надолго. Лучше я тебя в женский устрою, там-то сейчас никого.
— Да ну его, в женский…
— Пойдем! — опять она меня тащила. — Держись за Клавку, не пропадешь.
По дороге споткнулась, стала поправлять чулок. Я ее поддерживал за локоть.
— Ну, и когда ты меня держишь, — улыбнулась, — это тоже, представь себе, приятно.
