хлебцы итальянские.»
Далее идут смены салатов; померанцы и соусы с тридцатью двумя антрме горячими, в которые входят:
«потроха по-королевски,
цветная капуста,
сладкое мясо ягнячье,
булионы,
гателеты из устриц
и пр.»
там же
Трудно отделаться от мысли, что екатерининские повара были усердными читателями Державина, когда читаешь такие аллитерированные на ф хореические строки, как «куропатка с труфелями,/ фазаны с фисташками», хотя сам пиит, оставляя легкомысленный хорей для темы эротической, избирал для гастрономической темы более возвышенный размер, ямб:
Шекснинска стерлядь золотая,
Каймак и борщ уже стоят;
В крафинах вина, пунш, блистая
То льдом, то искрами, манят…
Как мы видим, жанр домашнего обеда Державина так же отличался от жанра императорского банкета, как державинское лирическое стихотворение от его же оды «Фелица». Разумеется, все эти «двадцать восемь антрме средних» и «тридцать два антрме горячих» не что иное, как гиперболы. Никто не в состоянии отведать даже по чуть-чуть от такого количества блюд, но великолепие стола долженствовало отражать великолепие и мощь империи. В домашнем же обеде, на коем «гостей должно быть не меньше числа граций (3) и не более числа муз (9)», ценилась элегантная умеренность. Вот примерное меню интимного обеда екатерининской эпохи:
Похлебка из рябцев с пармезаном и каштанами.
Филейка большая по-султански.
Говязьи глаза в соусе, называемом «поутру проснувшись».
Небная часть в золе, гарнированная трюфелем.
Хвосты телячьи по-татарски.
Телячьи уши крошеные.
Баранья нога столистовая.
Голуби по-станиславски.
Гусь в обуви.
Горлицы по Ноялеву и бекасы с устрицами.
Гато из зеленого винограда.
Крем жирный девичий.
Но сама Екатерина и такой скромный обед сочла бы излишеством. В своем домашнем быту она стремилась следовать правилам умеренности. «Государыня недолюбливала изысканных блюд и предпочитала всему разварную говядину с соленым огурцом и соус из вяленых оленьих языков» (там же).
На закате русского классицизма обнаружилось два направления в поэтике гурманства. В одном подчеркивалась простота форм, строгость в отборе материала и тщательная обработка. Ярким представителем этого направления был Никита Всеволодович Всеволожский. В его кулинарных афоризмах привлекает то, что обсуждаются не экзотические трюфели или загадочные вьюны с фрикандо, а простые продукты, как свинина и картошка. Вот несколько остроумных высказываний Всеволожского: «Картофель — мягкий воск в руках хорошего повара, он может сделать из него все. Десерт без сыра — то же, что кривая красавица. Свинина — герой праздника. Как пылкая юность, она надевает на себя всевозможные маски, но и в самом красивом наряде всегда высказывается ее оригинальность, станем ли мы искать ее под покровом кровяной колбасы или под белым кителем колбасы ливерной, в курточке колбасы из рубленого мяса или в мантилье сосиски». Существовало и другое, декадентское направление, представители которого стилизовали свои застолья под пиры Нерона: ели, лежа на лебяжьем пуху, одетые в пурпур, из золотой посуды. Блюда подавали красивые мальчики. Топили плиты корицей! (Немудрено, что иные состояния не проигрывались, не пропивались, а проедались.) Вот что подавали у типичного классика-декадента, графа А. С. Строганова:
Закуска:
икра,
редиска,
сливы,
щеки селедок (это самое ценное, на одну тарелку шло более тысячи селедок).
Вторая перемена:
лосиные губы,
разварная лапа медведя,
жареная рысь (всегда ценилась на Руси за белое мясо).
Затем:
жареные в меду и масле кукушки,
налимьи молоки,
свежая печень палтуса.
Третье:
устрицы,
дичь, начиненная орехами и свежими фигами,
соленые персики,
ананасы в уксусе.
Очень интересны комментарии великого писателя и едока эпохи И. А. Крылова, записанные по живым воспоминаниям Н. М. Еропкиной. Приведем их в связи с меню званого обеда («Пушкин и его современники. XXXVII»).
Обед у А. М. Тургенева
(кухарка Александра Егоровна и повар Английского собрания Федосеич, специально приглашенный для приготовления паштета и сладкого).
Уха с растегаями
«…А Александра-то Егоровна какова! Недаром в Москве жила: ведь у нас здесь такого растегая никто не смастерит — и ни одной косточки! Так на всех парусах через проливы в Средиземное море и проскакивают. (Крылов ударял себя при этом ниже груди.) — Уж вы, сударь мой, от меня ее поблагодарите. А про уху и говорить нечего — янтарный навар… Благородная старица!» (Крылов съел три тарелки ухи и две глубокие тарелки растегаев.)
Телячьи отбивные котлеты
«Ишь белоснежные какие! Точно в Белокаменной». (Три котлеты сразу, потом еще — точное число не указано.)
Жареная индейка
«Жар-птица!.. У самых уст любезный хруст…»
Мочения: нежинские огурчики, брусника, морошка, сливы
«Моченое царство! Нептуново царство!»
Страсбургский пирог (6 фунтов свежайшего сливочного масла, трюфели, громадные гусиные печенки)
«Друг милый и давнишний, Александр Михайлович, зачем предательство это? <…> Как было по дружбе не предупредить? А теперь что? Все места заняты». — «Найдется у вас еще местечко», — утешал его (Тургенев). — «Место-то найдется, но какое? Первые ряды все заняты, партер весь, бельэтаж и все ярусы тоже. Один раек остался…» — «Ничего, помаленьку в партер снизойдет». — «Разве что так», — соглашался с ним Крылов и накладывал себе тарелку горою.
Гурьевская каша на каймаке (сливки с топленого молока)
Кофе (два стакана со сливками наполовину)
Перед уходом Крылов, залучив в уголок лакея, «покорно говорил ему» для очистки совести: «Ведь ужина не будет?» Великолепны имперско-ампирные пищеварительные метафоры Крылова, в них отражается и победоносная борьба русского флота за выход в Средиземное море, и архитектура Карло Росси (
см. выше комментарии к ухе с расстегаями и к паштету). Однако Крылов совмещал в себе великого писателя и великого гурмана, для эпохи же в целом не менее характерно, что и скромные ее представители, люди безвестные и с ограниченными средствами, стремились литературно зафиксировать свой гастрономический опыт. Вот выдержка из дневника провинциального г-на X., посетившего Петербург в 1829 году (приводятся у Пыляева):
