«Ой, ладно, сдаюсь, — рассердилась Тесса. — Все равно я в этом ничего не понимаю. И во всем ты виноват», — ни с того ни с сего заключила она и швырнула трубку.
Возвращаясь к Дафне: хочу закончить эту грустную историю и пойти спать. По существу, я стремился отложить женитьбу, чтобы дать нам обоим время узнать друг друга получше. Дафна же торопилась: ей было тридцать пять, и она хотела создать семью. Я нуждался в ее товарищеском отношении и поддержке, но глубоко в душе страшился сексуальной стороны брака. Мы никогда не заходили дальше поцелуев и объятий — уютных, пристойных, которые я находил скорее успокаивающими, нежели волнующими. Только когда язык Дафны соприкасался, извиваясь, с моим, я действительно испытывал некоторое сексуальное возбуждение и тогда, повинуясь какому-то условному рефлексу, немедленно отстранялся и искал любого умственного отвлечения от «повода ко греху». Это, на мой взгляд, доказывало, что я был по крайней мере способен совершить половой акт, но как я все это сделаю, когда придет время, представлялось с трудом. Однажды вечером, когда мы сидели в моей квартирке, я стал намекать на свои тревоги и сомнения, но настолько туманно и такими обиняками, что Дафна не сразу сообразила, что меня беспокоит. Когда же поняла, то сказала с присущей ей живостью: «Что ж, существует только один способ это выяснить» — и предложила, чтобы мы тут же отправились вместе в постель.
Я потерпел катастрофу, фиаско и в ту ночь, и в ходе других наших попыток, у кого-то из нас на квартире или (один раз, в отчаянии прибегнув к этому как к последнему средству) в гостинице. Дафна не была девственницей, но ее сексуальный опыт ограничивался двумя краткими, не принесшими удовлетворения романами в студенческие годы. Если судить по ее рассказам о тех связях, это были печальные истории некрасивой толстой девушки, страстно желавшей любви и слишком легко отдавшейся неразборчивым молодым людям, которые получили свое удовольствие, доставили некоторое удовольствие ей и быстренько смотались. Защитив диплом, она влюбилась в хирурга в первой же больнице, куда пошла работать, но имела с ним чисто платонические отношения, потому что он был счастлив в браке. Она сказала мне об этом, словно желая вызвать мое восхищение ее самоконтролем и самоотречением, но я спросил себя, был ли хирург так уж доволен теми платоническими отношениями и не принял ли он в свое время предложение преподавать в Новой Зеландии отчасти потому, что хотел спастись от тягостной преданности Дафны. Таким образом, она была сексуально неопытной или, во всяком случае, не имела практики, но в то же время была и на удивление бесстыдной — наихудшее из возможных сочетаний, чтобы раскрепостить подобного мне не самого юного новичка. Пятнадцать лет обихаживания мужчин и женщин всех возрастов и видов сделало ее абсолютно равнодушной к обнаженному человеческому телу, его функциям и несовершенству, в то время как я до боли стеснялся своей обнаженности и был сверхчувствителен к созерцанию ее тела. Раздетая Дафна сильно отличалась от Дафны в до хруста накрахмаленном панцире сестринской формы или в дамских платьях поверх невидимой грации. Мое представление об обнаженном женском теле — насколько я вообще имел о нем представление — было составлено, полагаю, по таким образцам-символам, как Венера Милосская или Венера Боттичелли. Нагая Дафна больше напоминала собой копию в натуральную величину с одной из статуэток богинь плодородия, которые встречаются в музейных коллекциях этнических диковинок с огромными грудями, набухшими животами и выступающими ягодицами, грубо вырезанные или слепленные из дерева либо терракоты. Более зрелый и уверенный любовник, возможно, упивался бы таким буйством плоти, но я был запуган.
Думаю, некоторые люди воображают, будто мужчину, вырвавшегося на свободу после двадцати пяти лет принудительного воздержания, должна сотрясать дрожь приапического
[76]
аппетита, что он стремится и жаждет совокупляться с первой же встречной, готовой к этому женщиной. Это не так. Было время, в мои студенческие годы, когда, как любого другого нормального молодого человека, меня вдруг охватывало нестерпимое вожделение от непреднамеренного взгляда на непристойную фотографию в журнале, или я ловил себя на том, что заглядываю за оттопырившийся вырез платья симпатичной девушки, когда стоял над ней, держась за поручень, в переполненном вагоне подземки. И (подозреваю) несколько дольше, чем большинство молодых людей, меня беспокоили ночные поллюции — этот скапливавшийся сок размножения, которому было отказано в нормальных способах излияния, выплескивался во сне и грезах. (Проблема общая: я раз нечаянно услышал, как прачки в Этеле отпускали грубые шутки насчет «карт Ирландии на простынях», говоря: «Неудивительно, что это называют семинарией».) Но то было давно. Непроизвольное сексуальное возбуждение стало случаться все реже и контролировалось легче. Безбрачие все меньше было жертвой и все больше — привычкой. Живительная влага медленно иссякала.
Я уверен, что даже у мужчин, ведущих нормальную половую жизнь, наступает время, когда сексуальный контакт превращается скорее в акт воли, чем в рефлекторный отклик. Недавно я где-то вычитал остроумную шутку, приписываемую французу, типичный пример житейской галльской мудрости в отношении того, что «пятьдесят — это хороший возраст, потому что, когда женщина говорит «да», ты чувствуешь себя польщенным, а когда отвечает «нет», ты испытываешь облегчение». Ну, пятидесяти мне не было, всего сорок один, когда Дафна ответила «да» на вопрос, который я практически и не сформулировал, но, подобно мышцам, лишенным тренировки, способности, если их не развивать, имеют тенденцию атрофироваться. Ни Дафна, ни я не обладали умением или тактом возродить мое долго подавляемое либидо. Я не мог, кажется, это вульгарное выражение звучит так: «заставить его встать». А если мне удавалось заставить его встать, я не мог продержать его в таком положении достаточно долго, чтобы войти в Дафну; а ее продиктованные добрыми намерениями попытки помочь мне только усиливали мой стыд и смущение. Каждая неудача способствовала провалу и в следующий раз, заставляя меня все больше нервничать и с опасением ждать повторения фиаско. Однажды Дафна дала мне почитать руководство по технике секса, полное эротических рисунков и описаний разных извращенных способов, но это было равносильно тому, чтобы меню, предназначенное для гурмана, вручить человеку, который всю свою жизнь провел на хлебе и воде (между прочим, разделы книги были игриво озаглавлены «Закуски», «Первые блюда», «Основные блюда» и т.д.). Это все равно что дать домашнему умельцу-самоучке, собравшемуся всего лишь поменять пробки, учебник по ядерной физике. Все это только усиливало мое чувство несоответствия и преждевременную панику по мере приближения очередного испытания.
Хотя первое время Дафна была терпима и доброжелательна, ее терпение начало иссякать, и стало все труднее скрывать тот факт, что нам вряд ли когда-нибудь удастся стать счастливыми сексуальными партнерами. Она, вполне понятно, чувствовала себя отвергнутой, в то время как я чувствовал себя униженным. Сложности в этой сфере начали сказываться и на всех остальных аспектах наших отношений, которые, видит Бог, и без того были достаточно уязвимыми и напряженными. Мы препирались по всяким пустякам и ссорились по важным вопросам — например, согласиться ли мне на полставки в колледже Св. Иоанна, которые мне предложили. Дафна не хотела переезжать в Раммидж — отвратительные, грязные промышленные трущобы, как она называла этот город, хотя ей случалось лишь пересекать его по автостраде, откуда вряд ли открывался самый привлекательный вид. Она хотела, чтобы я тратил больше времени на поиски работы на юго-востоке, например в отделе религиозного образования для средней школы. Но в душе я знал, что никогда не смогу держать в узде класс в государственной средней школе, состоящий, без сомнения, из скучающих и обидчивых подростков, тогда как место в Св. Иоанне, при том что зарплата была очень скромной, казалось мне подходящим. И еще — мне не терпелось уехать с юга, прочь от Лондона и его пригородов, куда-нибудь, где будет меньше вероятность натолкнуться на бывших сокурсников или коллег и встретить членов моей семьи. Поэтому, как ни печально, грустно и прискорбно, пару месяцев спустя после низложения с меня сана я покинул Дафну — или она меня. Во всяком случае, расстались мы по взаимному согласию. Провал наших отношений в течение многих месяцев тяжелым грузом лежал у меня на сердце. Использовал ли я ее, или это она меня использовала? Не знаю, возможно, никто из нас не понимал истинных мотивов. В прошлом году я с огромным облегчением узнал, что она вышла замуж. Надеюсь, ей еще не слишком поздно обзавестись детьми.
