— И еще одно, — попросила Урсула, когда они собирались уходить. — Мне, наверное, следует получить последнее причастие.
— Хорошая мысль, — сказала Тесса. — Только мы больше так не говорим. И соборованием тоже не называем. Это называется елеопомазанием больного.
— Ну, как бы это ни называлось, мне кажется, я могла бы это получить, — сухо произнесла Урсула.
— Я поговорю с отцом Люком в Святом Иосифе, — пообещал Бернард. — Уверен, он с радостью сюда приедет.
— Может, сделаем это завтра днем, в больнице, — предложила Тесса. — Когда мы все соберемся вместе как семья.
— С удовольствием, — согласилась Урсула. Поэтому Бернард тут же позвонил в кабинет священника в Св. Иосифе и обо всем договорился.
— Боже мой, Бернард, — сказала Тесса, когда они вышли из Макаи-мэнор, — она выглядит ужасно. Кожа да кости.
— Да. Просто я уже привык. Но это страшная болезнь.
— О жизнь, жизнь! — Тесса покачала головой. — Что до всех этих умственных и физических страданий... — она не договорила. — Мне нужно искупаться, — неожиданно изменила она тему разговора, расправляя плечи и поднимая лицо к солнцу. — Мне нужно искупаться в океане.
Они вернулись на квартиру, чтобы надеть купальные костюмы, а потом Бернард повез Тессу в парк Капиолани-Бич. Пока они раздевались, он рассказал ей историю о потерянном и найденном ключе. Бедра у Тессы были тяжеловаты, и выглядела она в простом черном купальнике нескладной, но пловчихой оказалась сильной и грациозной, и ему пришлось постараться, чтобы не отстать от сестры, устремившейся в открытое море. Когда они отплыли от берега ярдов на сто, Тесса перевернулась на спину и с наслаждением забила ногами.
— До смешного теплая вода, — выкрикнула она, когда он подплыл к ней, пыхтя и отдуваясь. — Можно провести в воде целый день и не замерзнуть.
— Не то что в Гастингсе, а? — заметил Бернард. — Помнишь, как у тебя синели пальцы?
— А ты всегда стучал зубами, — засмеялась она. — В буквальном смысле слова. Ни до того, ни после я такого не слышала.
— И какое это было мучение — ходить босиком по той гальке.
— А снять мокрые трусы и натянуть штанишки, обернувшись крохотным полотенчиком и удерживаясь при этом на одной ноге на груде разъезжающегося галечника...
Он уже давно не чувствовал себя с Тессой так свободно. Слово «штанишки», когда-то обыденное и несколько сомнительное, похоже, привело его в состояние игривого и бездумного счастья, которое у него ассоциировалось с детством, хотя на самом деле он не помнил, чтобы Тесса когда-нибудь произносила при нем это слово. Лежа на песке и обсыхая после купания, он сказал ей об этом.
— Ну ты что, мне бы надавали подзатыльников, если бы я такое сказала. В том, что касалось тебя, мама и папа были очень строги со мной и с Димпной. Нам приходилось вести себя очень скромно, из страха отвлечь тебя от твоего призвания.
— Правда?
— Конечно. «Лифчик» и «штанишки» считались неприличными словами. Если мы стирали или гладили свое белье и та заходил на кухню, все быстро прятали, чтобы ненароком тебя не воспламенить. А что касается гигиенических прокладок... ты ведь, наверное, даже не знаешь, когда у нас начались месячные, верно?
— Нет, — сказал Бернард. — До сего момента я никогда об этом не задумывался.
— Тебе с раннего возраста было предначертано стать священником, Бернард. Я прямо-таки видела нимб, нараставший вокруг твоей головы, как кольца Сатурна. У тебя дома была очень привилегированная жизнь.
— Неужели?
— Хочешь сказать, что не помнишь? Ты никогда не мыл посуду, потому что считалось, что тебе больше задают на дом, чем всем остальным, или твои задания важнее. По воскресеньям тебе всегда давали лучший кусок жаркого.
— Это просто смешно.
— Это правда. И если тебе требовалась новая одежда или обувь, она тут же появлялась, тебе не нужно было даже просить. Тогда как мы... Посмотри на этот палец. — Она подняла ногу и указала на огромный, деформированный сустав большого пальца. — Это из-за того, что я слишком долго носила туфли, из которых выросла.
— Но это же ужасно! Я чувствую себя мерзавцем.
— Виноват не ты, а мама и папа. Они отгораживали тебя от реального мира.
— «Они тебя надули, папа с мамой, / Всучив тебе свой залежалый опыт».
[95]
— Прошу прощения! — Тесса села, вытаращив на него глаза.
— Это стихотворение Филипа Ларкина.
— Ничего себе язык для стихов.
— «И специальных глупостей добавив, / Но зла тебе, конечно, не желая».
Тесса подавила смешок и вздохнула:
— Бедная мама. Бедный папа.
— Бедная Урсула, — сказал Бернард. — Бедный Шон.
— Бедный Шон?
— Да. Мы не должны лишать Шона нашей жалости. Кто знает, что заставило его сделать то, что он сделал? Кто знает, какие муки совести он потом испытывал?
Когда они вернулись на квартиру, чтобы принять душ и переодеться, Бернард предложил пойти куда-ни- будь поесть, но Тесса, на которой внезапно сказалась разница во времени, воспротивилась. Она нашла в холодильнике яйца и сыр, купленные Бернардом в магазине «Эй-би-си» на углу квартала, и закончилось тем, что в конце концов она встала к плите и приготовила для них омлет с сыром, подав к нему овощной салат, пару дней назад принесенный Софи Кнопфльмахер.
Пока они ели, позвонил из Англии Фрэнк. Бернард хотел было выйти из комнаты, но Тесса знаком велела ему остаться. Она кратко и без всякого выражения отвечала на вопросы Фрэнка. Да, она добралась благополучно. Да, она видела папу, он быстро поправляется. Да, она видела Урсулу, которая чувствует себя совсем неважно. Погода жаркая и солнечная. Она уже два раза плавала — один раз в бассейне, другой — в океане. Нет, она не знает, когда вернется. Пусть он передаст детям, что она их любит. До свидания, Фрэнк.
— Как он справляется? — спросил Бернард, когда она положила трубку.
— Он кажется... — Тесса поискала слово, — отрезвевшим. Ни единого слова о Брайони.
Вскоре после ужина Тесса отправилась спать. Бернард позвонил Иоланде и попросил ее встретиться с ним в «Вайкики серфрайдере». Она сказала, что должна быть дома, чтобы убедиться, что Рокси вернется к половине одиннадцатого, как обещала. Бернард посмотрел на часы. Было двадцать минут девятого.
— Всего на часок, — взмолился он.
— Всего на часок! Я тебе что — девушка по вызову?
— Не для этого, — сказал он. — Я хочу поговорить.
Но так уж вышло, что и для «этого» тоже.
