— Так о чем же ты хочешь поговорить, Бернард? — спросила она потом.
— Что ты все время называешь меня «Бернард»?
— А как ты хочешь, чтобы я тебя называла? — удивилась она. — Берни?
Он хихикнул.
— Нет, ни в коем случае. Но любовники называют друг друга «дорогой», или «милая», или еще как-нибудь, разве нет? Есть еще одно американское слово...
— Сладкий?
— Да, точно. Называй меня «сладкий».
— Я Льюиса так называла — «сладкий». Мне будет казаться, что я твоя жена.
— Вот потому мне это и нравится. Я бы хотел жениться на тебе, Иоланда.
— Да? Как или лучше, где ты думаешь это сделать?
— Вот об этом я и хотел поговорить. Но как ты в принципе к этому относишься?
— В принципе? В принципе, я думаю, что это самое безумное предложение за всю мою жизнь. Мы знакомы меньше двух недель. Я нахожусь в состоянии длительного и сложного бракоразводного процесса. У меня дочь-подросток, которая ходит на Гавайях в школу, и работа, которая, даже если она и не является вершиной психиатрии, удовлетворяет меня. У тебя, насколько я понимаю, туристические документы и работа в Англии, так что тебе необходимо вернуться, не говоря уже о выздоравливающем отце, которого надо отвезти домой.
— Очевидно, мы не можем пожениться прямо сейчас, — согласился он. — Но я могу попросить в Англии въездную визу и приехать на Гавайи и попытаться найти здесь работу. Преподавателя. Или что-нибудь в туризме.
— Боже, только не это, — сказала Иоланда. — Я выйду за тебя лишь для того, чтобы уехать с Гавайев.
— Я серьезно, Иоланда.
— Я тоже.
Он приподнялся на кровати, чтобы лучше видеть ее лицо в тускло освещенной комнате.
— Ты хочешь сказать, что выйдешь за меня?
— Я хочу сказать, что я серьезно настроена покинуть Гавайи.
— О, — произнес Бернард.
— Не надо такого удрученного вида. — Она улыбнулась и погладила его по лицу. — Ты действительно мне нравишься, Бернард. Я не знаю, хочу ли я выйти за тебя... я не знаю, хочу ли я вообще снова замуж Но я бы хотела продолжить наши отношения.
— Как? Где?
— Я приеду погостить к тебе на Рождество — как для начала? Льюис может забрать детей.
— На Рождество?
Бернард с тревогой подумал о Раммидже в конце декабря и о колледже Св. Иоанна во время рождественских каникул: минимальное обслуживание в столовой, тоскующие по дому африканские студенты болтаются по тускло освещенным коридорам, его собственная загроможденная вещами спальня-кабинет с единственной узкой кроватью.
— Да. Можешь себе представить, но я была в Англии только раз — летом, всего несколько дней в Лондоне.
— Не уверен, что тебе понравится Англия зимой.
— Почему? На что она похожа?
— Дни очень короткие. Светает только в восемь утра, а к четырем часам дня уже темно. Постоянная облачность. Иногда ты сутками не видишь солнца.
— Звучит заманчиво, — сказала Иоланда. — Мне до смерти надоело это чертово солнце. Мы можем задернуть шторы и разжечь в камине огонь.
— Боюсь, у меня нет камина, — сказал Бернард. — На самом деле у меня всего одна комната в колледже с одной секцией электрического обогревателя и газовой плиткой. Нам придется поселиться в какой-нибудь гостинице.
— Это будет просто великолепно. Одна из этих сельских гостиниц, где справляют традиционное английское Рождество. Я видела рекламу.
— Боюсь, тебе придется платить за себя.
— Ничего страшного. Ты опять начал говорить «боюсь». Ты точно хочешь, чтобы я приехала?
— Конечно, я хочу, чтобы ты приехала. Я просто не хочу, чтобы ты разочаровалась. Дело в том, что у меня нет достаточно денег, чтобы обеспечить тебя должным образом. И никогда не будет, если только...
— Если только что?
— Ну, говоря откровенно, если я не унаследую их после Урсулы.
— Что ж, это вполне возможно, не так ли? В конце концов, именно ты нашел акцию «Ай-би-эм».
— До этого случая она действительно собиралась что-то мне оставить. Но теперь, когда тут такие деньги, ситуация кажется мне более деликатной. Я чувствую, что мои родные сплачиваются вокруг Урсулы. Залечиваются старые раны. Мы наконец-то открыто говорим друг с другом. Я не хочу, чтобы враждебность из-за Урсулиного завещания поставила все это под угрозу. Ты же знаешь, что такое семья. Папа — ближайший родственник. И теперь вот Тесса хочет, чтобы я убедил Урсулу создать трастовый фонд для Патрика.
— Не надо, Бернард, — с силой произнесла Иоланда. — Не делай этого. Не превращайся в коврик для вытирания ног. Пусть Урсула сама решит, как ей поступить с деньгами. Если она захочет отдать их Патрику, прекрасно. Если захочет отдать их твоему отцу, хорошо. Если она отдаст их на исследования в области рака, тоже замечательно. Но если она захочет отдать деньги тебе, прими их. Это ее выбор. С Патриком все будет в порядке. С Тессой все будет в порядке. Она справится в любом случае. Она рассказала мне, как взяла и уехала от мужа, кажется, его зовут Фрэнк? Видимо, с помощью ребенка-инвалида Фрэнк все эти годы держал ее дома как на привязи. Ей нужно было сбежать, и она это сделала. У нее хватило смелости. И я ее за это уважаю. Но с другой стороны, в чем там дело с Фрэнком? Почему у него шуры-муры с этой юной учительницей? Может, Тесса недостаточно уделяла ему внимания. Она одержима этим ребенком. Чтобы защитить его интересы, она готова сразиться с целым миром. Она не посчитается и с тобой, если ты дашь слабину. И если, пока я тут разливаюсь, ты сидишь и думаешь, что между ее семейной ситуацией и моей наблюдается некое сходство, то знай, что и мне это приходило в голову.
На следующий день они пообедали вместе пораньше, и Тесса взяла до больницы Св. Иосифа такси, а Бернард направился в Макаи-мэнор. План был таков: он оставит там свой автомобиль и поедет с Урсулой в нанятой санитарной машине, а Тесса тем временем составит компанию отцу. Санитарная машина оказалась не настоящей, полностью оборудованной «скорой», как та, в которой Бернард сопровождал отца в больницу после несчастного случая, а специальным транспортным средством, предназначенным для перевозки пациентов в инвалидных креслах. Сзади у нее был электрический подъемник. Урсула волновалась и нервничала. Этим утром ей вымыли и уложили волосы; изможденное, пожелтевшее лицо густо напудрили, а губы оттенили помадой; действовали из лучших побуждений, но эффект получился несколько жутковатый. Облачили Урсулу в шелковое, голубое с зеленым муму, а на руку наложили свежую повязку. Янтарные четки на серебряной цепочке обвивали ее исхудалые пальцы.
— Они принадлежали моей матери, — сказала Урсула. — Она дала их мне, когда я уезжала из дома, чтобы выйти за Рика. Мне кажется, она считала их чем-то вроде поводка, который когда-нибудь приведет меня назад в отчий дом. Она очень верила в Божью Матерь, как и твоя мама, Бернард. Я подумала, что, может, Джек захочет их взять.
