— Почему Вы считаете, что он вернётся именно к вечер?
— Я в этом так уверен, что могу побиться об заклад. Вот увидите — вернётся к вечернему чаю, грустный, помятый, и без гроша в кармане. А я с божьей помощью поеду в лондонские доки договариваться о ремонте. Не нравится мне течь в трюме! Ох, не нравится! Видимо, крепления шпангоутов ослабли, надо бы проверить. Возможно придётся становиться в сухой док.
— Слушаюсь! — козырнул я и покинул капитанскую каюту.
Как и предполагал Морской Лис, фрегат пришлось ставить в док.
— И что же нам теперь делать, Иван Францевич, — с тоской обратился я к капитану, втайне опасаясь повторения истории с ремонтом корабля в Санкт-Петербурге.
— Ждать, господин лейтенант. Ждать, когда ремонт закончится, а главное, ждать распоряжений господина статского советника. Без его разрешения мы швартовые концы с кнехта снять не имеем права. Вот такие дела, дорогой мой доктор. Да Вы не горюйте! Выкрутимся мы и из этой неприятности. Да и не неприятность это вовсе, а так — «лёгкий бриз на глади моря»! Бывало и похуже, и пострашней. Вот послушайте, какая история приключилась со мной лет десять назад.
Помниться, был это месяц май, а может, сентябрь 18** года, давненько было, я уж и забывать стал. В тот год я только-только капитанские нашивки получил, и по большому счёту это было одно из моих первых самостоятельных плаваний. Был у меня под командованием в тот памятный год корвет «Гермес». Посудина, я вам скажу, не чета нашему «Апостолу»! Однако ходовые качества были хорошие, да и пушечное вооружение тоже кое-что значило. Войны в тот момент никакой не было, но времена были очень неспокойные, поэтому я и моя команда были готовы к любому повороту событий — начиная от нападения пиратов и заканчивая объявлением неприятелем войны.
— Позвольте, Иван Францевич, а кто же у нас в тот год в неприятелях ходил?
— Вот чего-чего, а недостатка в неприятелях у флота Российского никогда не было. Я, почитай, четверть века под Андреевским флагом хожу, и могу Вас, юноша, заверить, что друзей у матушки России мало, а супостатов да завистников ох, как много! До сих пор не могут простить нам морские державы, что царь Пётр флот создал и наши корабли из нейтральных вод вывел. Андреевский стяг нынче над всеми морями-океанами реет. Конкуренты мы теперь для той же Франции, или Испании, или Португалии, но больше всего нас англичане не любят. У них на флоте офицеры над матросами зверствуют — чуть что не так, сразу на шею «пеньковый галстук» и на рею, а уж нашего брата русака «прищучить», они завсегда готовы, и возможности этой на море никогда не упускают.
— Странно слышать мне это от Вас, Иван Францевич, когда мы уже три дня стоим в лондонском порту и нам препятствий и козней никто не чинит. Более того, посудину нашу на ремонт в док поставили.
— В том-то и дело господин лекарь, что мы в порту стоим. А позвольте Вас, господин лейтенант, спросить — что есть порт в вашем понятии?
— Порт есть оборудованное место для стоянки кораблей. В порту проводятся такелажные работы…
— Достаточно, господин доктор! Вы совершенно правы — порт есть место для стоянки кораблей под разными флагами: не одни мы у причальной стенки чалимся. Здесь всё, как на витрине, и если случается какая оплошность или неприятность, то об этом становиться известно всем морякам в порту. И новости отсюда корабли разносят по всему свету. Поэтому и ведут себя англичане прилично, да и не только англичане: любой портовый город, как хозяин радушный, гостей к себе зазвать норовит, потому как от этого ему прибыль большая. Что же касаемо нашего фрегата, то мы, юноша, платим за его ремонт полновесной серебряной монетой!
— А в море, значит, всё по-другому?
— Не всё, юноша. В море Морской закон властвует, и любой капитан его исполнять обязан, а если он закон этот попирает, то и не капитан он вовсе, и команда такого капитана рано или поздно за борт на корм рыбам отправит. Даже когда в море до пушечной пальбы дело доходит, то и тогда противники определённые морские ритуалы соблюдают. Лет восемьдесят назад был такой отчаянный капитан, который перед тем, как напасть на неприятельское судно, вывешивал сигнальные флажки, что по сути своей означало «Потопи меня, или будь ты проклят»!
[49]
Вот такие дела, господин лекарь!
Однако в море свидетелей нет, и судья тебе лишь царь морской да твоя офицерская честь, поэтому некоторые капитаны, забыв о чести, топят обидчиков при первой же возможности без всякого сожаления, случается, и в мирное время.
— Иван Францевич, так что же англичане в то плаванье вашему «Гермесу» учинили, что Вы до сих пор забыть не можете?
— Вопрос, господин лейтенант, поставлен неверно: это не я до сих пор обиды забыть не могу, это они наш финт до сих пор помнят!
Значит, было это в аккурат после окончания Турецкой компании. Времена были смутные, Европа ещё от войны не оправилась, а на горизонте маячили новые неприятности. Англия, которая во всём поддерживала турецкого султана, после полного фиаско последнего только и искала повод для новой «заварушки»! Такой вот был европейский большой политик! — напыщенно произнёс Иван Францевич и ткнул указательным пальцем в английское серое небо. — Наш Император в тот неспокойный год очень большой интерес стал проявлять к Новому Свету, и корабли флота российского к тому времени успели первый визит вежливости нанести в Америку, и президент Линкольн принял нашу делегацию со всеми подобающими почестями. В Петербурге этим событием были очень довольны. И вот через пару-тройку лет Военно-морское ведомство «… с целью укрепления дружеских и торговых связей» приказало снарядить в плаванье до города Сан-Франциско три военных корабля: корвет «Гермес», фрегат «Переславль» и только что сошедший со стапелей сорокапушечный крейсер «Андрей Первозванный».
В самом начале нашего предприятия погода нам благоприятствовала, и мы по знакомому курсу миновали Балтику и вышли на океанский простор.
Видимо, наши молитвы были услышаны на небесах, потому, как большая часть плаванья проходила по тихой воде и была больше похожа на морскую прогулку. Однако благолепие со светящимся в ночи планктоном и летающими рыбами закончилось, как только мы стали приближаться к Североамериканскому континенту. Лёгкий прогулочный бриз сменил резкий и холодный норд-ост, который затянул небо до горизонта грозовыми тучами. В море поднялась штормовая волна, и экипажи судов с большим трудом выдерживали строй. К ночи разразился страшный шторм и корабли наши разметало, словно щепки. Не буду утомлять Вас, юноша, описанием этого светопреставления и всего того, что мне, как молодому капитану, пришлось в ту памятную ночь пережить, скажу только, что с наступлением рассвета волна улеглась и в море наступил полный штиль. А штиль, скажу я Вам, для парусных судов зло не меньшее, чем шторм. Помню, вышел я на палубу, огляделся кругом, и вижу, что паруса наши повисли, словно усы у боцмана Кавуненко при похмелье после хорошей выпивки и болтается наша посудина среди океана, словно цветок в проруби. Но самое печальное было в том, что остался я на «Гермесе» один — ни «Андрея Первозванного», ни «Переславля», я так и не дождался. Через двое суток бесполезного ожидания надежда на благополучный исход окончательно покинула меня, к тому же подул попутный бриз и мы, помолясь, взяли курс на Сан-Франциско.
