Стоявший рядом низкорослый и чрезвычайно тщедушный человечек
с нелепой, раздутой и в то же время удлиненной, словно семенной огурец,
головой, выглядевший рядом со статным, раздобревшим Никодимом какой-то ошибкою
природы, в точности повторил его движение и выражение лица. Он, как и хозяин,
преотлично знал, что отец его, Митрофан Сажин, тоже староста деревенский,
преставился не прошлым летом от грудной жабы, а был насмерть забит в пьяной
драке аж двадцать пять лет назад, после чего все Лужки вздохнули свободно…
ненадолго, впрочем, потому что вскоре начал входить в возраст и силу Никодим
Митрофаныч, оказавшийся достойным преемником своего тятеньки! Тем не менее
Савушка, шурин, приживал и ближний человек Никодимов, ни словечком не
поперечился лгущему сроднику, а только нагнал еще больше морщин на свое и без
того сморщенное личишко, состроив на нем выражение крайней печали.
За те восемнадцать годков, что жил он при Никодиме,
женившемся на его сестре Анне, Савушка научился понимать сродника и хозяина с
полуслова и изрядно заострил свой и без того нехилый умишко. Он мигом постиг
ход Никодимовых мыслей и уже видел, как станут развиваться события дальше.
Времена нынче лютые, немилостивые… а когда они не были таковыми на святой Руси,
нашей матушке?! Немало разных татей и лиходеев таскается по проселочным
дорогам, норовя малость разжиться за счет ближнего своего.
Только очень крепкие господа отваживаются путешествовать в
подлинном своем обличье – но непременно внушительным поездом, с многочисленной
свитою и под надежной охраной, отпугивающей всякого лесного жителя, от
голодного волка до разбойничка. А что касаемо народа попроще… Савушка знал, что
иные хитрые люди, отваживаясь пуститься в дорогу в одиночестве (мало ли какая
нужда человека гнать может?), принимали облик самый что ни на есть
неприглядный, дабы не искушать малых сих, жаждущих кровавой поживы. И Савушка
готов был поклясться последними волосенками, еще кустившимися на его плешивой
головешке, что юнец, смело и прямо стоящий перед Никодимом Митрофанычем, один
из таких достаточных господ, который скрывает свое истинное положение… и
содержимое своего кошеля, наверняка припрятанного под складками потертого
кафтана. Иные шьют широкие пояса с многочисленными кармашками и прячут добро
туда. Пояса потом надевают на голое тело, не снимая даже на ночь, даже засыпая,
так что добраться до червончиков непросто… непросто, но вполне возможно. Надо
лишь ухитриться устроить так, чтобы владелец пояса уснул без просыпу. Для умелого
человека – плевое дело! И Савушка растянул губы в такой довольненькой улыбочке,
что любой приметливый человек при виде ее повернулся бы на пятках и дал
тако-ого дёру от этого приманчивого дома и вообще из Лужков…
Но, судя по всему, юнец, просившийся на ночлег к Сажину, не
отличался особой приметливостью, и Савушкина плотоядная ухмылочка осталась им
не замечена. И он покорно проследовал за Савушкой, который провел его по узкой
лесенке в просторную комнату под самой крышей, где под стенками стояли четыре топчана
да еще валялись на полу охапки соломы. До этого гость попытался было сам
заняться своим конем, расседлать, напоить, почистить, но Савушка кликнул
мальчишку с конюшни и поклялся, что скакуна не оставят без заботы, обиходят еще
ласковей, чем всадника. Юнец смерил Савушку холодноватым взглядом, и тот
обратил внимание, что веки гостя вспухли, а глаза покраснели – наверное, от
бессонных ночей и дорожной пыли. «Спать крепче будет!» – довольно подумал
Савушка и опять ухмыльнулся.
– Где мне лечь? – спросил гость, оглядывая комнату
и пряча руки в рукава великоватого ему кафтана. Савушка заметил, что пальцы его
побелели и дрожат.
– Да где понравится, хоть бы вон под той стеночкой, там
не дует. А станет холодно, ряднинкой покройся. Ночи, правда, душные, но я гляжу,
тебя знобит. Озяб? Или с устатку?
– Да, я устал, – сдержанно отозвался гость,
пристально глядя на раскаленно-алый солнечный шар, катившийся к закату.
– Ужинать будешь? Хлебы нынче пекли, еще горячи. А уж
запах сладок… – Савушка, большой любитель горяченького хлебца (пускай с
него брюхо пучит, но больно вкусен!), громко сглотнул.
– Не голоден я, благодарствую. Сколько с меня за
постой? – спросил гость, так же неотрывно глядя в окно. Алые закатные
отсветы пятнали небо, словно кто-то пробежал по светлой глади, оставив
окровавленные следы. Парнишка на мгновение зажмурился и покачнулся, но тут же
сердито мотнул головой и выправился.
– Хозяин утром сочтет, – отмахнулся Савушка,
окидывая юнца приметливым взором и пытаясь угадать, запрятано добро его по
карманам либо и впрямь в пояс вшито. – Тебя как звать-величать, гость
дорогой?
– Данька… Данила то есть, – выговорил парнишка с
некоторой запинкою. – Мне бы лечь. Усталь с ног валит.
– Спи с Богом, Данила, – со всей возможной
приветливостью пожелал Савушка, окидывая его прощальным взглядом. – Эй, ты
где так вывозился? С волком братался, что ли?
Юнец окинул себя суматошным взглядом и проворно стряхнул с
кафтана несколько клочков серой шерсти. Исхудалые щеки его слегка порозовели.
– Псина какая-то приблудилась перед деревней, кинул я
ей корку, она на радостях меня всего облизала да измарала, – пояснил он,
подходя к окошку и выбросив комочек шерсти во двор.
Савушка удивился. Любой другой швырнул бы мусор на пол, вот
и вся недолга. А этот… Ох, правы, судя по всему, окажутся они с Никодимом.
Непростой это человечек. Загадочный! Но да ничего. У них впереди целая ночь, с
лихвой хватит времени все загадки разгадать!
Он вышел, притворив неслышно дверь. Вообще все двери в доме
Никодима висели на смазанных петлях и открывались да закрывались совершенно
бесшумно. Кто-то скажет, доглядчивый, мол, хозяин. Но…
Ладно, не об том речь.
Юнец, назвавшийся Данькой, с явным облегчением перевел дух,
словно даже дышать не мог в полную силу в присутствии Савушки, а потом провел
руками по лицу, будто умываясь. Когда опустил их, стало видно, что он и впрямь
«смыл» это свое надменное, равнодушное выражение. Теперь в чертах его отчетливо
видны были полудетский страх, отчаяние и растерянность. Он высвободил из
рукавов тонкие дрожащие пальцы и стиснул их движением крайнего отчаяния.
– Господи! – прошептал пересохшими губами. –
Господи, дай мне силы!
Как страшно сделалось, когда этот уродливый человечек вдруг
заметил на кафтане шерсть Волчка! Подумаешь, невелика вроде бы беда, собачья
шерсть, но ведь на воре, как известно, шапка горит. Даньке почудилось, будто
маленькие черненькие глазки прожигают его насквозь, прозревают все его тайные
помыслы. Но все же удалось отовраться… кажется. Ладно, ночь покажет! Ночь даст
ответ на все вопросы.
Теперь главное – не уснуть.
