Испуганный конь громко заржал.
Миллесимо вскочил, рывком поднял с травы Екатерину и
метнулся вместе с ней в чащу, под прикрытие частокола деревьев. Однако
бросилась наутек и женщина, перепуганная звуком собственного голоса. Конь
перестал бить копытами, успокоился и снова потянулся к траве.
– Что это было? – в ужасе прошептала Екатерина,
кое-как одергивая юбку. – Нас увидели? Кто там? Там кто-то есть?
Миллесимо напряженно вглядывался в сплетенье ветвей. Что-то
коричневое мелькало там, и он не сразу понял, что это круп его собственного
коня.
– Кажется, никого, – ответил он неуверенно. –
Я помню, как заржал Байярд…
– Да, но кто-то кричал, кричал так ужасно! –
пробормотала Екатерина, едва владея дрожащими губами. – Это был какой-то
нечеловеческий голос. Нас видели, я чувствую это! Это шпионы отца, я знаю! Этот
проклятущий Стелька… – Ее голос оборвался испуганным рыданием. – Мы
пропали!
– Если бы нас видели шпионы твоего отца, то вряд ли
стали бы так дико вопить, – рассудительно ответил молодой граф. –
Сама посуди: им нужно было не спугнуть нас, а выследить. Верно?
Екатерина слабо кивнула.
– Скорее всего, это какая-то крестьянка забрела в чащу
за ягодой или грибами и наткнулась на Байярда. Испугалась, может быть, даже
приняла его за медведя или еще какого-то ужасного зверя, вот и заорала, ну а
он, конечно, тоже струхнул, заржал… Так вполне могло быть, верно?
Екатерина опять кивнула, изо всех сил пытаясь уверить себя,
что так, именно так все и было, но никак не могла успокоиться. Сердце чуяло
беду. Если их видели, если донесут отцу… Ведь Миллесимо так и не удалось
убедить графа Вратислава о необходимости скорейшего отъезда из России. И
сколько еще придется убеждать – неведомо. А за это время всякое может
произойти. Если бы можно было прямо сейчас сесть впереди Альфреда на его коня,
как в тех французских книжках с картинками, которые граф ей приносит и в
которых храбрые рыцари запросто похищают своих возлюбленных в любое удобное для
них время! Но жизнь – это не книжка с картинками. В ней все сложнее, все проще,
все страшнее. Семья не потерпит бесчестия, они вынудят императора принять такие
жуткие меры после ее бегства… Да его и вынуждать не придется. Может быть,
Екатерина и не больно-то нравится ему, но сама мысль о том, что женщина,
которой он оказывал внимание, может предпочесть другого, заставит его потерять
голову от ярости. Хоть Петр и мальчишка еще, но Екатерина боится этого
мальчишки, ибо знает, что в его жилах течет кровь бешеного императора Петра
Первого. Судьба его первой жены, Евдокии Лопухиной, проведшей жизнь в самом
суровом монастырском заточении только за то, что Петр полюбил другую, судьба
его неверной подруги Марии Гамильтон, расставшейся с головой, потому что она
осмелилась полюбить другого…
Надо как можно скорее вернуться домой, решила Екатерина,
убедиться, что никто не заметил ее отсутствия. Скажет, ей стало дурно
по-женски, такое бывает после целого дня бешеной скачки. Матушка поможет
отовраться…
Миллесимо пытался удержать возлюбленную, но понял ее
состояние и все, что мог, это проводил на тропку, ведущую к усадьбе. Крепко
обнял на прощание, чувствуя, как напряжено ее тело. Впервые Екатерине хотелось,
чтобы свиданье закончилось как можно скорей, даже поцелуй казался слишком
долгим, опасно долгим!
Кое-как высвободившись из рук графа, она побежала по тропке
– и вдруг вскрикнула, метнулась в сторону:
– Змея!
Змей, лягушек, ящериц она боялась еще сильнее, чем отца, чем
даже императора.
Миллесимо схватил валявшуюся в траве коряжину, кинулся на
помощь, но с облегчением расхохотался:
– Да это просто какая-то тряпка!
Поднял ее – и нахмурился. Тряпка? Нет, это пояс со
множеством карманов и пряжек. Он сделан из очень тонкой и прочной кожи, а
изнутри подшит мягкой тканью, чтобы не натирал голое тело. Ведь такие пояса
обычно прячут под одеждой. В них носят деньги, драгоценности, секретные письма.
Но все карманы этого пояса были пусты, содержимое их исчезло бесследно. Нет, не
все… один карман был застегнут, и в нем Миллесимо обнаружил розовый яшмовый
сосуд с золотой крышечкой. Сосудец был маленький и плоский, выточенный в форме
сердечка, а крышечка притерта настолько плотно, что, как ни старался граф, не
мог ее повернуть. А может быть, тут был какой-то секрет, кто знает.
Екатерина взяла из рук возлюбленного сосудец, восхищенная
его красотой и тонкостью работы. Даже на миг забыла об опасности. Поглядела на
пояс – и вдруг смутное воспоминание воскресло в голове. Как это кричал
перепуганный Никодим Сажин, обвиненный в краже золота у испанского курьера? «Не
было у него мошны! Был токмо пояс с карманчиками…»
Не тот ли самый пояс держит в руках Екатерина? Но коли так,
кто обронил его? Похищен в Лужках, а валяется здесь, близ усадьбы Долгоруких?
Она вспомнила, как волокли на конюшню преступного Никодима.
А дочь его? Где была в это время его омерзительная дочь? Бегала по лесу, где и
потеряла пояс, который, должно быть, украла у отца. А может, Никодим сам отдал
его дочери, предварительно опустошив карманы. Но не все… Понятно – не смог
открыть сосуд. Что же там может быть?..
А, какая разница! Духи, нюхательные соли – что еще? Главное
другое – кричала жутким голосом в лесу, спугнула их с Альфредом именно эта
девка, Мавруха, что ли. Мало ли почему она орала, с убогих да скорбных разумом
спрос невелик! Как говорится, моча в голову вдарила. Слава Богу, бояться
нечего!
Екатерина перевела дыхание, улыбнулась Миллесимо, который сразу
засиял в ответной улыбке, увидев, что его возлюбленная успокоилась.
– Я заберу этот пояс, – сказала она. – Думаю,
этот испанский курьер узнает его.
– Какой испанский курьер? – изумился граф.
Только тут Екатерина вспомнила, что Миллесимо ничего не
знает о случившемся. Раньше ей было не до рассказов, слишком стремилась
поскорее оказаться в его объятиях. Н?? времени на долгие объяснения не было и
теперь. Кое-как, перескакивая с пятого на десятое, она рассказала об ограблении
курьера, об убийствах, чинимых одним из крепостных отца. Миллесимо остолбенел
от изумления.
– Я немедленно извещу де Лириа! – возбужденно
воскликнул он.
– С ума сошел! – всплеснула руками
Екатерина. – Тогда все поймут, что это я тебе рассказала, а значит, мы
виделись. Молчи, погубишь и меня, и себя. Пускай отец сам пошлет нарочного к
испанцам…
Мысль об отце вновь наполнила ее сердце страхом. Кое-как
поцеловав Миллесимо, она побежала по тропе, раздраженно волоча за собой подол
амазонки. Граф подождал, пока стихнет шелест травы под ее проворными ногами, и,
вскочив на коня, погнал верхом в противоположную сторону.
