Осмысленное выражение постепенно возвращалось в Дашины глаза
– выражение такого восторга, такого счастья, что Алекс захотел умереть сейчас,
сию же минуту, потому что он совершенно трезво, отчетливо понимал: лучше этой
минуты у него никогда в жизни не будет. Она неповторима, потому что все данные
им обеты обрушились сейчас на него, подобно водам Всемирного потопа, некогда
затопившим землю, и погребли под собой жалкого грешника, отступника… до
самозабвения влюбленного человека.
– Про…простите, сударыня, – из глубин рта, все еще
хранящего память о невероятных, возбуждающих, сводящих с ума движениях ее
языка, он выдавил хриплый шепоток, который ему самому напомнил предательское
шипение змеи, – простите меня. Но на пороге мелькнул государь, и я счел,
что лучше сразу предоставить ему некие безоговорочные и неоспоримые
доказательства нашего с вами сговора.
– Что? – выдохнула Даша, которая словно бы и не
слышала ни звука, произнесенного им, а потом блаженное, хмельное выражение
вытекло из ее глаз, как вытекают слезы счастья. – Государь? Значит, это
лишь для государя?..
Она обернулась порывисто, недоверчиво, и Алекс вместе с ней
глянул на порог бальной залы… там было пусто, никого там не было!
Полно, да не померещился ли ему ожесточенный юнец в белом
парике? А может быть, это враг рода человеческого, бес-искуситель, принял облик
молодого государя, чтобы вынудить Алекса совершить то, что он совершил, и
ввергнуть его в пучины греха?
Даша снова оглянулась к нему, и снова надежда зажглась в ее
глазах, но тут Алексу уже ничего не оставалось, как приложиться к ее руке
похолодевшими губами и прошипеть тем же змеиным, ядовитым, предательским шипом:
– Прощ-щайте, с-сударыня. Ваш-ш покорный с-луга навеки!
Прощ-щайте!
Он не стал ждать, когда взор ее вновь померкнет, и вышел.
Странное ощущение владело им! Алексу случалось убивать людей
– случалось нередко, однако он знал, что делает это если не для вящей славы
Божией, как талдычат отцы-иезуиты, так во имя общей единой веры, соединяющей
сердца, во имя высшей цели, коя, по бессмертному выражению Николо Макиавелли,
оправдывает любые средства, и совесть его отродясь не грызла: заставив человека
проститься с жизнью, он спал, ел, жил спокойно, отчего же именно сейчас впервые
возникло в нем страшное раскаяние, словно впервые отнял у невинного его живую
душу, отчего именно сейчас он шел – и подавлял желание то и дело поглядывать на
свои руки, прятать их стыдливо, как если бы они были обагрены кровью?..
Январь 1729 года
– Что это значит? Как сюда попал флакон с тинктурой
моруа? Я полагал, что его украл у меня неизвестный злоумышленник, а
оказывается… Извольте объясниться, сударь! – гневно воскликнул Кейт.
Степан Васильевич робко протянул руку и коснулся кончиком
пальца ярко-синего, гладко отшлифованного бока. Он не верил глазам, но руки-то
не обманывали…
Тот самый флакон! Как он сюда попал, в самом-то деле? Кейт
говорит, его кто-то украл. Ну, понятно: у Кейта украли, а в эту коробку
подсунули.
Но кому это надо было делать? Зачем?! А Кейт смотрит с таким
выражением, словно убежден: да вот сам же хозяин, сам Степан Васильевич
Лопухин, и стибрил драгоценный фиал.
Как? Когда? За каким чертом? Вроде бы не баба он, чтобы
собирать хорошенькие безделушки. Это женский пол иной раз душу готов
прозакладывать, чтобы раздобыть какую-нибудь эдакую затейливую вещицу, вон
сколько раз Наталья Федоровна вынуждала мужа к непомерным тратам из-за какой-то
ерундовины, а не получив желаемого, сначала устраивала рев и вой, а потом
исхитрялась-таки добыть это не с помощью законного супруга, а одного из своих
обожателей.
О, вот и ответ! Небось Наталья, которая жадно любовалась
этим флаконом у Кейта, добыла его себе с чьей-нибудь помощью, да и припрятала,
а теперь вот воровство и вскрылось.
Нет, что-то неладное получается. Раньше, заставив
какого-нибудь любовника расщедриться, Наталья непременно находила случай
пощеголять перед мужем обновкою или украшением, зная, что супруг у нее – сущая
тряпка, не осмелится жену поучить, как водится у людей, побоится скандала… Уж
она не упустила бы случая похвастаться флакончиком, налить в него каких-нибудь
духов да этак-то изящно духами этими себя обмазывать.
Хотя куда наливать-то было духи? Флакончик, когда его в
последний раз видел Лопухин, был полон какой-то отравою. А теперь в нем что?
Словно отвечая на этот вопрос, Кейт взял сосудец и начал отвинчивать
пробку. Та не поддавалась.
«Не так! – чуть не воскликнул Степан Васильевич. –
Не так открываешь! Надобно сперва надавить на пробочку сверху с некоторым
усилием, а потом повернуть, да не как обычно открывается, а, наоборот, справа
налево!»
Странно. Степан Васильевич накрепко уверен, что флакона сего
не брал и в руках никогда не держал, однако же откуда он знал, как он
открывается?
Тем временем Кейт, словно услышав подсказку, взглянул
исподлобья и, резко надавив на пробку, осторожно открутил ее. И тотчас испустил
разочарованный вздох:
– Пусто! Боже мой! Но ведь такой дозы хватило бы, чтобы
убить нескольких человек!
Он переглянулся с Остерманом, который присутствовал тут же
молчаливой фигурой изумления, и снова обвиняюще уставился на Лопухина.
– Удивляюсь, как вам удалось сие… как вы только
ухитрились, сударь мой, – пробормотал он, покачивая головой. – Не
иначе, с моим прежним камердинером стакнулись… говорили мне умные люди, чтоб я
никого из русских не брал в услужение, да я не поверил. Потом поймал его за
руку нечистую, прогнал, однако поздно было. Возникло у меня подозрение, что сей
варвар не только деньги крал мои, но и похитил этот драгоценный флакон, о
пропаже коего я очень сокрушался, однако я и помыслить не мог, что это вы слугу
моего науськали, что это вы решили… Боже мой, какой же вы мстительный, какой
жестокий человек оказались!
Лопухин смотрел на негодующего Кейта и чувствовал, как глаза
совершенно натуральным образом лезут на лоб. Этот англичанин – он что, вовсе
спятил? Это же надо до такого додуматься, будто Лопухин решил ему за что-то
отмстить и потому выкрал флакончик с помощью некоего неведомого
пособника-слуги? Да ведь они с Кейтом едва знакомы, за что мстить? За Наташкины
прелести? Ну, люди добрые, этаких-то, кому за сие мстить пришлось бы, небось не
оберешься. Кулаков не хватит – каждому рожу бить, денег не сыщешь – подкупать
слуг у каждого.
Подумаешь, месть – каменную безделушку спереть! А впрочем,
там же яд был баснословной цены… Тогда да. Тогда конечно. Но пусть Кейт умом
рассудит: куда Лопухин яд в таком случае девал? В отхожее место вылил? Зачем?
