Каскос пребывал в отличном настроении, в то время как его
патрон лопался от злости. Причиной этого могло быть лишь одно: они видели, как
Алекс целовался с Дашей. Де Лириа сразу же начал давиться ревностью, ну а
Каскос несказанно обрадовался, убедившись, что предполагаемый опасный соперник
оказался совсем даже не соперником, а самым обыкновенным бабником. Бабников в
испанском посольстве не любили… Значит, герцог продолжал оставаться в полном и
нераздельном обладании своего секретаря! Ну разве это не отличная новость?
Разве не заслуживает она сияния улыбок? А если милый друг Иаков хмурится – ну
что ж, вольно же ему было столь бездумно отдать свое сердце этому смазливому
парню! Теперь он поймет свою ошибку, теперь оценит верность и нежную
преданность своего секретаря и постоянного друга!
Алекс, мгновенно, буквально с одного взгляда постигнувший
все тонкости этих размышлений, почувствовал такое отвращение и к своему
патрону, и к его любовнику, что счел за лучшее покинуть их поскорее. Он вышел
из Слободского дворца через боковую калитку и отправился к дому де Лириа
пешком, хоть это было изрядно далеко. Объясняться с кучером, который был на
редкость привередлив и слушался только самого посла, Алекс не имел ни малейшего
желания.
Калитку показал ему какой-то услужливый московит. У него был
забавный, рассыпчатый, чисто московский говорок с протяжными «а», до
невозможности смешивший и в то же время раздражавший Алекса. Так говорили здесь
все – от простолюдинов до господ, но этот человек выговаривал звуки особенно
противно, крикливо, неряшливо, хотя по виду был не крестьянин, не мужик
какой-нибудь, даже не белоземец
[26],
а выглядел как слуга
из богатого дома, дожидавшийся вместе с другими лакеями разъезда своих господ.
Поглядев со стороны на огромное количество карет,
собравшихся перед дворцом, представив, как они будут путаться упряжью,
цепляться колесами и дверцами, сколько шума и гама учинят тщеславные вельможи,
борясь за право уехать с бала первыми и совершенно по старинке считаясь чинами,
как будут орать и браниться кучера, выслуживаясь перед господами, Алекс снова
порадовался, что ушел пешком. К тому же ему хотелось надышаться свежим воздухом
после духоты тесноватых покоев, поглядеть на звездное чистое небо и хорошенько
подумать.
А сентябрьская ночь и впрямь выдалась необычайно звездной.
Чудилось, небо приблизилось к земле, звезды сидели там, словно самоцветные
птицы на ветвях незримого дерева. Только руку протяни – и любая доверчиво
слетит тебе на ладонь, заглянет в глаза, пропоет студеным серебряным голоском
свою песнь… Такие ночи, вспомнил Алекс, бывают в Испании в горах Сьерра-Морена,
когда на смену невыносимо жаркому дню вдруг приходит холод и зуб на зуб не
попадает. Даже не верится, что днем воздух над плато дрожит, раскаленный,
словно плавится, перетекает, причудливо меняя очертания скал и ущелий. Иногда в
чрезмерно перегревшейся голове рождаются такие бредовые картины, такие причудливые
миражи, что кажется: прямо вот здесь устроили свои игралища бесы, которым
непременно нужно сбить праведника с пути истинного, искусить его… да, особенно
часто это бывало после ночи, наполненной нечистыми снами… тогда эти сновидения,
мнилось, оживали в нагретом воздухе Сьерра-Морены, и казалось, не отроги скал
встречают тебя за поворотом узкой, опасной, ослиной тропы, а фигуры
баснословных красавиц, заколдованных джиннами из мавританских сказок, но если
ты будешь знать некое колдовское слово, каменные оковы спадут с их тел и они
раскроют тебе объятия, те самые объятия, о которых ты грезил во сне, когда
метался на кишащей блохами подстилке в конюшне постоялого двора, где вынужден
был провести ночь, две, три ночи, поджидая человека, которого тебе предстояло
убить. Убить, чтобы забрать его бумаги, его имя, его звание, его судьбу… и
стать жертвой насмешливого рока, предсказавшего, что именно в шкуре вот этого
самого дона Хорхе Сан-Педро Монтойя тебе придется встретить свою Судьбу…
Вот уж воистину – рок! Фатум, кисмет, а по-русски, на языке
этой забытой родины, – планида такая…
Алекс остановился и закинул голову, вглядываясь в небеса и
пытаясь угадать, где она там сияет и сверкает, подмигивает холодным,
алмазно-голубым глазом, эта самая планида, его звезда, по воле которой он
встретился с обстоятельствами, каких не могли предвидеть и предсказать ни
верховный мастер ложи «Сверкающего разума» в Лондоне, дававший Алексу основные
наставления и напутствовавший его перед дорогой, ни сам Джеймс Кейт, едва не
убивший его от злости уже здесь, в Москве, за проваленное поручение, ни
духовник испанской королевы Елизаветы, архиепископ Амиде, который воспитывал и
обучал истинного дона Хорхе Монтойя. А вот интересно, этот самый дон Хорхе – он
тоже был обречен погибнуть в доме Никодима Сажина? Или проехал бы Лужки
стороной? И как в дальнейшем сложилась бы его жизнь? Неужели он избегнул бы
этой кары Господней – встречи с Дашей? Да, пожалуй, дон Хорхе был верный сын
святой католической церкви, убежденный, что всякая женщина – сосуд греха. А
может быть, подлинный дон Хорхе был мужеложец? То-то к Алексу так разлетелся
герцог де Лириа, встретил его с такими распростертыми объятиями! Не потому ли
архиепископ Амиде (тоже любитель содомского греха!) отправил в Москву дона
Монтойя, что не сомневался: этот юнец должным образом сможет скрасить
существование господина испанского посланника?
Этого они с мастером и Кейтом не учли… ладно, от герцога
Алекс как-нибудь отбоярится, выражаясь по-русски, но что делать с Дашей? Что
делать с сердцем своим, кое рвется сейчас от этой внезапной, ненужной, невесть
с каких небес свалившейся любви? Искушения, мучительные искушения… да все
соблазны святого Антония, все мучения святого Себастьяна – ничто в сравнении с
теми искушениями и мучениями, кои уготовила Алексу его разнесчастная планида!
Он был настолько погружен в свои размышления, что удар в
спину, бросивший его ничком на пыльную дорогу, в первый миг воспринял как одно
из этих умозрительных мучений, но в следующее мгновение ощутил острую боль в
еще не зажившем плече – и не сдержал стона.
– Ага, крутенько тебе? – злорадно выкрикнул кто-то
сзади. – Ну так еще получи!
И начавшего было подниматься на четвереньки Алекса настиг
унизительный и от этого показавшийся еще более сильным и болезненным пинок в
зад. Он снова плюхнулся, ободрав губу и подбородок о камень, очень вовремя
оказавшийся на земле. Отчего-то мелькнуло совершенно никчемушное воспоминание,
как де Лириа сегодня, перед тем, как отправляться во дворец, игриво помял
наманикюренными, душистыми пальцами подбородок Алекса и сладким голосом
промурлыкал, что-де борода бы ему весьма пристала, этакая изящная, обливающая
челюсти борода…
